Хотя процесс передачи адыгской сказки, как и всякой другой, носит творческий характер, она не является только плодом импровизации, личного творчества даже самого одаренного сказителя. Преемственность, как отмечалось ранее, подчеркивается уже в присказке, и не случайно ни один сказитель не выдает себя за создателя сказочного повествования.
Во время исполнения сказители используют заранее установленные сюжетные схемы и элементы «сказочной обрядности», естественно, в соответствии со своей творческой индивидуальностью, и потому они отличаются манерой исполнения. Среди адыгских сказителей, так же как и среди русских, мы прежде всего «находим спокойных, мерных эпиков, чинно, обстоятельно ведущих повествование о богатырских боях и приключениях героев»[96]. Их сказочный репертуар состоит преимущественно из многоплановых, значительных по объему произведений. Высоконравственные и мужественные борцы за правду и справедливость — их любимые герои.
Есть и сказители-«фантасты», внимание которых больше всего обращено на изображение необыкновенных героев, на описание чудесных действий, поступков и явлений. Среди них немало исполнителей, драматизирующих и театрализирующих сказку; их повествованию в первую очередь присущи занимательность и художественная изобретательность. Встречаются и сказители-«психологи», у которых на первом плане изображение переживаний и моральных качеств персонажей.
Одним из ярких представителей адыгских сказителей-эпиков был прекрасный знаток и непревзойденный исполнитель фольклорных произведений Аюб Хамтоху (1881—1969). В течение почти 40 лет Адыгейский научно-исследовательский институт экономики, языка, литературы и истории сотрудничал с этим выдающимся народным певцом и сказителем. За эти годы с его слов записаны десятки фольклорных произведений.
Репертуар сказителя был очень разнообразен. С одинаковым успехом он исполнял и народные песни, и эпические песни о богатырях-нартах, сказания и легенды. Большое место в его репертуаре занимали и народные сказки.
А. Хамтоху было свойственно чувство аудитории, умение всецело подчинить ее себе. Он всегда учитывал возраст и жизненный опыт слушателей. Если же аудиторию составляли в основном пожилые люди, то Аюб снижал серьезность тона повествования, более свободно обращался с сюжетом и текстом, включал в него шутки и юмор. Рассказывая тот же текст молодежи, он становился вдумчивым, степенным и не допускал никаких вольностей, по ходу рассказа делал поучительные для молодых замечания.
А. Хамтоху принадлежал к тем сказочникам, «у которых интерес к бытовому и реальному преобладает над всем остальным и у которых фантастика, как зачастую и вся сказочная обрядность, занимает второстепенное место»[97]. В его сказках, как правило, отсутствуют вступительные формулы, концовки и типические общие места, и потому волшебные сказки в исполнении Аюба тяготеют к бытовым и историческим сказаниям. Герои большинства сказок А. Хамтоху не пользуются чудесными предметами, им не помогают благодарные животные и люди, наделенные волшебными свойствами, и т. п. Сказочный герой не добывает коня чудесным образом, а получает его в подарок от друзей своего отца, пропавшего без вести. Богатырская сила героя также имеет реальную основу — она результат особого ухода и воспитания матери.
Бытовая обстановка и пейзаж в сказках Хамтоху соответствуют реальной действительности, окружающей адыгейского крестьянина. События и факты мотивируются в них реалистически.
В сказках А. Хамтоху представлены лучшие национальные традиции и обычаи адыгов, подчеркивается необходимость их неукоснительного соблюдения. Аюб оттенял эпизоды соблюдения героями «адыгэ-хабзэ» и обращал на них внимание молодежи.
Аюб безошибочно отличал подлинно народные произведения от подделок и переделок, отвергал «улучшенные» варианты и никогда их не исполнял.
Любимыми сказками А. Хамтоху были те, в которых представители угнетенных классов превосходят угнетателей и по уму и по моральным качествам.
Характерная особенность исполнительского мастерства А. Хамтоху — выразительный язык. Его рассказы отличались меткостью и образностью, мысль в них выражена просто и ясно.
Один из наиболее крупных представителей адыгских сказителей-«эпиков» — Зафес Куваев (1880—1971) из аула Шовгеновск Шовгеновского района Адыгеи[98]. Это был всесторонне одаренный певец и сказитель, репертуар которого необычайно богат и многообразен. За 45 лет сотрудничества с ним сотрудники Адыгейского научно-исследовательского института записали от него десятки произведений различных жанров фольклора — первые из них были опубликованы в 1924 г. в сборниках «Адыгейская литература» (« Адыгэ I эдэбият угъоигь»).
3. Куваев с удовольствием исполнял такие произведения народной прозы и поэзии, в которых действуют мужественные герои, одерживающие победы над противником честным путем и в открытом бою. Характерен его отказ рассказывать о нарте Саусруко: «Не хочу я о нем рассказывать. Он хитрый и коварный».
3. Куваев был знатоком и прекрасным исполнителем всех видов сказок, но чаще всего он исполнял волшебные сказки. Подобно А. Хамтоху, Зафес Куваев не соблюдал сказочной обрядности, фантастические мотивы в его сказках переводятся в реалистический план, и поэтому волшебный рассказ в его исполнении также нередко тяготеет к бытовому.
3. Куваеву было свойственно стремление к целостному изложению сказки. Внимание сказителя было приковано к сюжету, к ходу действия. Он не останавливался на деталях. Все это обусловило краткость и динамичность его сказок.
Язык сказок 3. Куваева, как и А. Хамтоху, меток, выразителен и лаконичен.
Яркий представитель группы адыгских сказителей-«фантастов» — прославленный певец и сказитель из аула Афипсип Теучежского района Адыгеи Алий Схаляхо (1881—1969). В его репертуаре было огромное количество сказок, сказаний и эпических поэм. Записи произведений со слов А. Схаляхо велись более 30 лет. Он не только исполнял фольклорные произведения, но и сам создавал их.
Отражение характера сказителя особенно ощутимо в исполняемых им волшебных сказках — они отличаются богатством фантастических элементов и невероятных событий.
А. Схаляхо вел повествование с тщательным соблюдением сказочной обрядности: рассказ он обычно начинал с традиционной присказки и зачина и завершал типичной концовкой. Повествование у него всегда обильно насыщено устойчивыми словесными формулами типа «долго ли, коротко ли ехал» и т. д. Повторяемость однородных эпизодов также неуклонно им соблюдалась.
А. Схаляхо свойственно подробное изображение событий и фактов, черт персонажей, предметов и явлений. Для стиля волшебных сказок А. Схаляхо характерно широкое использование сравнений, эпитетов («золотой», «шелковый», «прекрасная» и т. д.) и гипербол. Сказитель преувеличивал все: и качество, и количество, и действие. Герой его сказок обладает такой силой, что семь богатырей даже не решаются вступить с ним в борьбу. Клыки кабана имеют длину 30 метров, и двух таких клыков достаточно, чтобы огородить обширный двор царя. Золотая птица такая большая, что от взмахов ее крыльев качается дуб, под которым спрятано 30 возов проса, и т. д.
Сказки А. Схаляхо отличаются острой социальной направленностью. Самыми коварными и жестокими в них выступают социальные враги героя: пши, царь и хан. Сказитель нередко вкладывает в уста героев своих сказок слова об их бесполезности[99].
Среди адыгских сказителей есть и такие, которые на первый план выдвигают рассказ о переживаниях сказочных персонажей. Для них также характерно пристальное внимание к фантастике и к реальным фактам.
Десятки уникальных текстов народных сказок записаны от сказителя Исмаила Беретаря из аула Ассоколай Теучежского района Адыгеи.
Отличительная особенность сказок Беретаря — интерес к душевному состоянию героя. Герои исполненной им сказки о чудесных приключениях Темиркана, его сына Тлимафа и Шеоша, услышав свое имя, от неожиданности «вздрагивают и вскидывают голову, хотят спросить о чем-то и этим, чуть не выдают себя, но, опомнившись, краснеют и затихают». Для героев сказок Беретаря характерно открытое выражение своих чувств и неумение их скрывать. Герой сказки «Темиркан и его сын Темир» Шеош так рассказывает о своем восхищении красотой девушки Гошафиж: «Когда я положил Гошафиж на бурку, горе заставило меня посмотреть на нее внимательно. Черные длинные косы ее сливались с черной буркой, лицо ее светилось, как яркая лампа, стан ее был необычайно стройный, карие глаза — чистые. Когда я увидел, что она так стройна, так прекрасна, что словами ничего невозможно было пожелать улучшить в ее стане, со мной случилось что-то такое, что и я сам не смог понять»[100].