— Н’Дене, сестра моя, — сказал он тогда, — я ни за что не притронусь к фасоли. Случись мне отведать ту, что ты приготовила нынче вечером, и завтра же все стало бы известно этим женщинам, а там — подружка от подружки, муж от жены, родня от мужа, соседи от родни, приятели от соседей — вся деревня и вся округа мигом узнали бы, что произошло.
И Н’Гор Сен вернулся среди ночи в свою хижину, размышляя над тем, как справедливо изречение: «Дари женщину своей любовью, но не доверием».
Дурные знакомства
Жить одному, насмехаясь над ближними, над их заботами и успехами, — бесспорно, мудро и предусмотрительно. Но если не обращать никакого внимания на слухи, на общее мнение, это может привести к большим неприятностям.
Если бы мудрый Какатар-хамелеон, чья осторожность сказывалась даже в походке, почаще встречался со зверями бруссы или хотя бы с жителями деревень, он знал бы, что́ все они думают о Голо-обезьяне. Он знал бы, каково мнение людей и отношение животных к этому необузданному, зловредному, сварливому, хитрому, озорному, лживому и развратному существу, которое только и смотрит, как бы кому-нибудь напакостить. Он знал бы, что ладони Голо черны, так как обезьяна все хватает руками, а зад красен и плешив — от многих трепок за проказы. Лек-заяц мог бы без труда объяснить Какатару, почему Голо — нежелательный попутчик. Тиль-шакал, Буки-гиена и даже Баконь-ворон, конечно, рассказали бы, почему никто не хочет с ним знаться. А М’Ботт-жаба поведала бы Какатару, что ее сородичи, например, никогда не якшались с Багг-ящерицей (ведь есть же знакомства — и знакомства!) и точно так же, без всякого сомнения, Голо-обезьяна и для него, хамелеона, неподходящая компания.
Но Какатар с ними не знался, и когда он брел, шатаясь и спотыкаясь, и случайно замечал кого-нибудь из них на своем пути, то менял окраску и сливался то с корой старого баобаба, то с сухим листком, который служил ему постелью, то с нежной зеленой травкой.
И все-таки однажды Голо, скакавший по краю тропинки, застиг врасплох хамелеона, прилепившегося на откосе термитного гнезда.
— Салям алейкум, дядюшка Какатар, мир тебе! — елейно приветствовал его Голо.
И отшельнику-хамелеону, чье настроение менялось гораздо медленнее, чем цвет кожи, пришлось ответить как подобает. Ибо «салям алейкум» вовсе не дороже стоит, чем «алейкум салям», и долг вежливости надо платить, — ведь, платя такой долг, не разоришься. И к тому же «здравствуй» никому еще не оцарапало рта.
— Мир и тебе, алейкум салям! — ответил поэтому Какатар, правда, не очень дружелюбно, но он плохо знал Голо, если думал так дешево от него отделаться.
— Куда направляются мудрые стопы ваши, дядюшка? — полюбопытствовал Голо.
— Иду в Н’Джум-Сак, не очень далеко, — пояснил Какатар. Обезьяна подошла к нему так близко, что он начал уже окрашиваться под масть собеседника. Заметив это да еще, наверное, сходство их хвостов, которые обоим служат иногда пятой лапой, Голо позволил себе еще большую фамильярность.
— Ну, дядюшка, я тебя провожу. К твоей походке приноровиться нетрудно.
И они пошли в Н’Джум-Сак. Голо напрасно пытался идти в ногу с Какатаром, который шатался и спотыкался на ходу, нюхал воздух при каждом шаге и все, казалось, высматривал, нет ли колючек на его пути. Не выдержав, Голо стал шнырять вправо и влево, вперед и назад, возвращаясь время от времени, чтобы бросить словечко своему спутнику.
Тропинка, ведущая в Н’Джум-Сак, была не длинна. Но не отличался быстротой и шаг путешественников, из которых один метался, как на пылающих угольях, а другой будто пробирался среди стада ежей. Солнце безжалостно палило, а путники не прошли еще и половины от половины дороги. Наконец Голо и Какатар остановились в неровной тени пальмы. У ее верхушки был подвешен калебас.
— Смотри-ка, — сказал Голо, который знал все на свете, — смотри-ка, Н’Гор надеется собрать к вечеру немало пальмового вина. Но мы промочим глотки прежде, чем он, — стоит такая жара!
— Так ведь вино не наше, — возразил оторопевший хамелеон.
— Ну и что же?
— Да ведь чужое добро всегда называлось: «Не тронь».
Голо даже не ответил: он был уже на верху пальмы, отцепил калебас и стал пить большими глотками. Выпив прохладную, пенистую влагу до капли, он швырнул калебас вниз и чуть не расплющил своего товарища, а потом спустился и объявил: