— Вино просто отменное! Ну, дядюшка, можно двигаться дальше.
И они пошли дальше. Но не успели они отойти от пальмы, как сзади послышались шаги, более уверенные и тяжелые, чем их собственные. То был Н’Гор, который нашел свой калебас вдребезги разбитым у подножия дерева. Обернувшись, Голо заметил Н’Гора. Первой его мыслью было удрать и предоставить Какатару объясняться с этим человеком. Но он был бы недостоин своей породы, если бы поступил так просто. А если Какатар убедит Н’Гора, что виноват он, Голо? Подумать только! Ведь далеко не убежишь, и не сегодня-завтра можно попасться Н’Гору в руки. Рассудив так, Голо остановился и велел Какатару подождать, а хамелеону только того и надо было. Н’Гор подошел к ним — как легко догадаться, он был в сильном гневе.
— Украли мое пальмовое вино и разбили калебас. Не знаете, чье это дело? А может, это один из вас?
Хамелеон молчал, не желая выдавать попутчика.
— Я знаю, кто украл, — сказал Голо. Какатар одним глазом посмотрел на него.
— Вот кто! — сказал Голо, указывая пальцем на хамелеона.
— Я?! — задыхаясь, крикнул Какатар. — Да ведь это ты выпил вино!
— Послушай, Н’Гор, — сказал Голо, — мы с этим лжецом сейчас пройдемся перед тобой, а ты смотри: кто из нас шатается и спотыкается, тот и выпил твое вино.
Сказав это, Голо прошелся, держась очень прямо, и остановился:
— Ну что, разве я пьян?
Затем он скомандовал:
— А теперь иди ты, Какатар. Докажи, что ты не пьян.
Хамелеон двинулся вперед, покачиваясь, как ходят все хамелеоны на свете.
— Смотри, Н’Гор, — сказал Голо, — пьяницу сразу видно!
Н’Гор схватил Какатара-хамелеона, крепко поколотил и сказал, бросая его на землю:
— Благодари бога и своего товарища за то, что я тебя на этот раз не убил.
Н’Гор вернулся к пальме, а путники отправились дальше. К вечеру они дошли до полей Н’Джум-Сака.
— Мне холодно, — сказал Какатар, — давай подожжем поле, и я согреюсь.
— Нет, нет, нельзя, — ответил Голо.
— А я говорю, подожжем! — твердил хамелеон. Он пошел за головешкой и поджег поле, но выгорел только один участок, и огонь быстро погас. Однако люди в Н’Джум-Саке заметили пламя. Они прибежали и спросили:
— Кто здесь развел костер?
— Не знаю. Я увидел огонь и подошел, — объявил Какатар.
— Как? — удивился Голо. — Не станешь же ты врать, будто это я поджег поле?
— Ну, если он не хочет признаться сам, посмотрите на наши руки. — Сказав это, хамелеон протянул людям свои белые и чистые ладошки.
— Покажи-ка теперь свои, раз ты говоришь, что не поджигал, — приказал он обезьяне.
Голо показал руки. Ладошки их были черны, как у всех обезьян на свете.
— Смотрите! — торжествовал хамелеон. — Сразу видно поджигателя!
Тогда схватили Голо — и он, наверное, и теперь еще помнит полученную трепку. С тех пор он не связывается больше с Какатаром-хамелеоном.
Наверное, родители М’Ботт-жабы считали, что она еще слишком молода: они научали ее немногому из того, что составляет мудрость жабьего племени. Правда, они ей наказывали не водиться с Багг-ящерицей, которая вечно бегает, как раб по поручениям хозяина. А еще родители М’Ботт твердили ей, чтобы она остерегалась Джанн-змеи, которая умеет так вовремя и ловко прикидываться лианой, чтобы не приближалась к змее даже тогда, когда та сбрасывает одежду и оставляет свою бубу на какой-нибудь развилине дерева. Но они, должно быть, думали, что уши М’Ботт-жабы еще слишком нежны, чтобы услышать о злоключениях предков.
Из-за тщеславия одного из этих предков когда-то чуть не погиб весь жабий род. С тех пор прошло много-много лун, и не счесть, сколько раз лужи наполнялись льющейся с неба водой, а потом высыхали под палящим солнцем. Все новые и новые поколения жаб сменялись на земле, оглашали своим пением тишину ночей, а в свое время уходили к праотцам, — и все это было уже после того, как прапрадед деда двоюродного деда Маму-Маматт М’Ботта, прапрадеда родителей М’Ботт-жабы, повстречал на своем пути дочь старого Калао, вождя змеиного племени, и влюбился в нее. Он попросил змея отдать дочь ему в жены, и ее за него отдали.
Однажды старый Калао, который стал плохо видеть, прогуливался, как всегда, медленно, враскачку и встретил на дорожке жабу, а ей то ли был недосуг, то ли она просто не захотела поздороваться со стариком (ведь далеко не все жабы вежливы, даже в нынешнее время).
Непутевая попрыгунья не извинилась. Да и времени на это у нее не было: старый Калао мигом вытянул свою длинную шею туда, где что-то неясно мельтешило перед его глазами (они стали теперь сильно его подводить), сомкнул челюсти — и проглоченная жаба, словно обильно политый соусом катышек просяного теста, послушно скользнула прямо в его желудок.