— Ты слышишь, Гоне? — спросил Диасиг-кайман.
— Слышу, — сказал мальчик.
Вихляя тощим задом, острым, как лезвие сабли, и помахивая облезлым хвостом, искусанным клещами, Нагг-корова ушла щипать скудную траву бруссы.
Затем пришла Фасс-лошадь, тоже старая и дряхлая. Прежде чем пить, она своими дрожащими губами стала сгонять пену с воды. Кайман обратился к ней:
— Фасс, ты, что так стара и мудра, скажи нам — мне и этому ребенку, — чем платят за доброе дело, добром или злом?
— Конечно, злом, — отвечала старая лошадь. — Кому-кому, а мне это известно. Слушайте меня оба. Когда я была молода, горяча и сильна, для меня одной держали трех конюхов. Утром, днем и вечером моя кормушка была полна просом и медовой болтушкой. Меня мыли и чистили каждое утро, а уздечку и седло украшали для меня лучшие мавританские мастера. Я бывала в сражениях. Пятьсот пленников взял мой хозяин, и всех их я перевезла на своей спине. Девять лет я носила хозяина и его добычу. А теперь, когда я состарилась, меня чуть свет, стреножив, палкой выгоняют в бруссу искать себе корма.
Сказав это, Фасс-лошадь согнала с воды пену, напилась и ушла. Она брела медленно, спотыкаясь, — путы на ногах сковывали ее движения.
— Ты слышал, Гоне? — спросил Диасиг. — Ну, я сейчас тебя съем — голод дает себя знать.
— Нет, дядя Диасиг, — сказал мальчик, — ты ведь сам сказал, что спросишь троих. Если третий скажет то же, тогда ешь меня.
— Ладно, — согласился кайман. — Но не надейся, ты не услышишь ничего нового.
Вдруг, откуда ни возьмись, прискакал галопом Лёк-заяц. И Диасиг подозвал его.
— Дядюшка Лёк, ты старше всех, скажи же нам, кто из нас прав. Я говорю, что за добро платят злом, а этот мальчишка твердит, что за добро надо платить добром.
Лёк поскреб подбородок, почесал за ухом и, в свою очередь, спросил:
— Диасиг, друг мой, станешь ты спрашивать у слепого, бел ли хлопок и черен ли ворон?
— Нет, конечно, — ответил кайман.
— Можешь ты сказать, каков будет путь ребенка, если ты не знаешь его родителей?
— Конечно, нет.
— Тогда ты сперва объясни мне, что здесь происходит, и, быть может, я после этого смогу дать тебе правильный ответ.
— Видишь ли, дядюшка Лёк, этот мальчик нашел меня в бруссе, завернул в циновку и принес схода. Но у меня разыгрался аппетит, и я хочу его съесть. Не умирать же мне с голоду, когда мальчишка под рукой! Глупо было бы отпустить его да искать другой добычи.
— Ты, бесспорно, прав, — признал Лёк. — Но слышал ли ты поговорку: нездоровые речи надо слушать здоровым ухом. Бог дал мне хорошие уши, и не все слова, что ты произнес, показались мне вполне здравыми.
— Как так? — спросил кайман.
— Вот ты утверждаешь, что этот малыш принес тебя сюда в циновке. А мне что-то не верится.
— Да, да, это правда, — подтвердил мальчик.
— Ты лжец, как и все мальчишки, — сказал заяц.
— Он правду говорит, — возразил Диасиг.
— Не поверю, пока не увижу собственными глазами. Выходите-ка оба на берег.
Гоне и Диасиг вылезли из воды.
— И ты нес этого жирного каймана в циновке? Как же ты это сделал?
— Я его завернул и обвязал лианой.
— Хорошо, покажи, как это было.
Диасиг вполз на циновку, и Гоне снова завернул его.
— И ты его связал?
— Да.
— Завяжи-ка, я посмотрю…
Мальчик накрепко обвязал циновку.
— И тащил его на голове?
— Ну да!
— Покажи, как…
Когда мальчик поднял циновку с кайманом и взвалил эту ношу на голову, Лёк-заяц спросил:
— Гоне, твои родичи — кузнецы?
— О нет!
— Стало быть, Диасиг не твой предок? И ваш род не считает его священным?
— Вовсе нет!
— Тащи тогда эту ношу домой. Твой отец и мать, все друзья и родные скажут тебе спасибо за хороший обед. Так следует наказывать тех, кто не помнит добра.
Проделки зайца
Хорек, Виверра, Пальмовая куница, Крыса и еще кое-кто из землероющих порядком удивились, когда заяц Лёк навестил их всех по очереди в то раннее утро. Длинноухий коротышка каждому что-то шептал, а потом торопливо скакал дальше, к соседнему жилью.
Солнце пекло безжалостно, и Лёк укрылся наконец в прохладной тени своего куста, дожидаясь конца дня.
С наступлением ночи весь длинномордый народец окружил сомкнутыми рядами деревню, где жили люди и где не один предок этих животных оставил свою бренную шкурку всего лишь за крылышко цыпленка, несколько зернышек проса или другие, уж совсем пустяковые кражи. А все потому, что дети в деревне были проворнее Голо-обезьяны и быстроноги, как М’Биль-лань, и ловко орудовали тяжелыми дубинками.