— Зять мой, — сказала Кудья, — будешь уходить, зайди в хлев, прихвати с собой барана для твоего хозяйства.
Буки тут же перестал разглагольствовать и не заставил себя просить дважды. Он простился с тещей, вошел в загон и потащил за собой на веревке молодого, упитанного барана.
Когда Буки был уже почти у своего дома, его дети внезапно появились на тропинке, окружили его и барана и набросились на добычу, которая брыкалась, прыгала и блеяла.
Буки вынужден был разделить дар тещи со своим надоедливым потомством и вернулся домой с полным животом, но пустыми руками.
Как усердный пахарь ходит в поле сеять и собирать урожай, так Буки повадился ходить в дом своей тещи.
Всегда почтительный, вежливый, как достойный зять, он рассказывал новости, говорил о тяжелых временах, которым не видно конца; сочувствовал несчастьям истинной бедности и… уходя, всякий раз заглядывал в хлев и уводил барана. А дети его устраивали засаду на тропинке и забирали свою долю, так что жене Буки никогда не доставалось и кусочка мяса баранов ее матери.
Шло время, и пустел загон старой Кудьи. А Буки и его дети почти забыли, что голод хозяйничает в округе.
Лёк-заяц, который повсюду совал свой нос, как-то заглянул к старой Кудье вечером, когда стадо возвращалось с пастбища. И увидел Лёк, что в хлев вошло только несколько старых овец с выменем, обвисшим, как пустая сума неудачника-гриота.
— Бабушка, — спросил удивленный Лёк, — куда же девалось твое прекрасное стадо, которое так шумело в загоне в счастливый день свадьбы?
И старая женщина рассказала зайцу о визитах «бедняги Буки», своего зятя, который на глазах умирал с голоду, но ни за что на свете не хотел просить у тещи и кусочка от самого хилого барана — ни для себя, ни для жены.
Лёк-заяц одобрительно выслушал это и удалился. Он свернул к жилищу Буки-гиены и застал жену Буки одну. От нее остались кожа да кости. И Лёк понял, что бараны старой Кудьи очень редко доходили до хижины ее дочери. А может, и вовсе не доходили.
Не таков был Лёк, чтобы ограничиться одним лишь сочувствием. И он направился прямо к Гаинде-льву:
— Дядюшка Гаинде, я видел вещи, которые мне совсем не нравятся, которые мне сильно не по душе; такого нельзя было ждать даже от Буки!
— Буки? Что еще он натворил? До сих пор ничего не было слышно ни о нем, ни о его жене.
— Потому что это секрет между тещей и зятем, а теща Буки — почтенная женщина, настоящая мать ему.
И Лёк поспешил рассказать льву обо всем, что он видел, или, вернее, больше не видел. Обо всем, что услышал от старой Кудьи. Рассказал, в каком состоянии он нашел ее дочь, жену Буки.
Гаинде-лев был настолько честен, что не мог поверить всему этому. Он сказал своей жене:
— Ты давно не была у матери. Сходи к ней. Побудь там сколько хочешь; а когда вернешься, расскажешь мне все, что видела и слышала.
И жена Гаинде-льва пошла навестить свою мать. Она прогостила у нее недолго, вернулась к концу третьего дня.
— Муженек, — со слезами сказала она льву, — все, что говорил Лёк, правда; дела обстоят даже еще хуже. В загоне у матери осталась лишь одна старая овца. Буки перетаскал все стадо поголовно, и твоих баранов, и трех козочек, которые он сам отдал за сестру.
Только на пороге дома тещи Гаинде-лев смог совладать со своим возмущением и скрыть его в глубине сердца. Его приветствия и обхождение хорошо воспитанного зятя не выдали его гнева.
Далеко не сразу удалось ему выведать у тещи, несмотря на ее сдержанность, что второй зять и в самом деле разграбил весь ее загон. Оставалась лишь самая старая овца, мать погибшего стада.
В конце концов старая женщина сказала, что сегодня как раз должен прийти Буки.
Тогда Гаинде-лев велел теще отвести овцу в хижину, а сам привязал себя к колышку в глубине загона.
Подходил вечер.
И вот явился Буки. Ноги его, как всегда, дрожали и подкашивались, высунутый язык был сух, глаза впали, а живот был втянут, кажется, еще больше, чем прежде. Говорил он глухим, замирающим голосом. Он был вежлив, любезен, внимателен, как самый почтительный зять. Буки рассказал новости, поговорил о тяжелых временах, которым и впрямь не было видно конца, посочувствовал несчастьям бедняков, затем распрощался — и пошел в загон, где царила непроглядная ночная тьма. Он отвязал веревку и вывел единственное оставшееся животное, которое послушно, не прыгая, не упираясь и не брыкаясь, шло за ним.
— Тем лучше, — пробормотал Буки. Он вспомнил, что из всего стада осталась лишь старая-престарая овца, и, не оглядываясь, погладил ее по темени. Ни следа рогов! — Тем лучше, у тебя уже и рогов не осталось, легче будет тебя прикончить. Ты мудра и, как я вижу, примирилась со своей участью, старушка! Значит, мои дети тебя не услышат — ведь ты не станешь блеять на всю округу, как другие овцы и бараны.