И Буки, ведя на веревке добычу, двинулся к своему дому. В конце дороги он остановился и опять, не оглядываясь, погладил голову животного:
— Да, рогов ни следа! — снова обрадовался он. — Значит, ты не сможешь меня поранить, когда я буду тебя душить!
Он зашагал дальше.
Но дети Буки не были бы его детьми, если б не ожидали, что в этот вечер отец, как обычно, вернется с бараном. Они, кстати, никогда не интересовались, откуда берется пища — ведь отец доставлял им ее, пусть и неохотно, зато всегда в один и тот же час.
Буки был недалеко от дома, когда его дети, появившись на тропе, окружили добычу и уже хотели броситься на нее… Но тут страшное рычанье, которое слышится до наших дней, приковало к месту всю семейку. Буки обернулся — и глаза его встретились с пылающим, как угли, взглядом Гаинде-льва!
— Мы погибли! — только и успели закричать дети Буки.
— Э-этто… дя…дядя Га…Гаинде! — пролепетал их отец.
Колебался ли Гаинде, с кого начать — с Буки или его детей? Как бы то ни было, он замешкался, а Буки и его потомство мигом вскарабкались на ветви бавольника, колючки которого больно впивались им в лапы.
Гаинде-лев залег под деревом, рыча и в ярости колотя хвостом по земле и по своим бокам.
Ночь шла…
И любопытная луна, подглядывавшая сквозь листву бавольника, спрашивала себя, что за огромные летучие мыши шевелятся на его ветвях и не вылетают из своего убежища, как это делают по ночам все летучие мыши на свете.
Время шло…
Наконец один из сыновой Буки захныкал:
А отец отвечал:
Но Буки не тратил лишних слов — наверное, берег слюну; он только предупреждал детей, когда они жаловались на усталость:
Вдруг послышался долгий, жалобный крик и шум, как будто шлепнулся на землю полный бурдюк; потом рычание и звонкий удар лапы Гаинде по животу одного из маленьких Буки.
И тут радостно заблеяли освобожденные из этого живота ягнята и овцы, послышался важный голос барана.
Ночь проходила….
Часы бежали, и вот взошло солнце… Гаинде по-прежнему в ярости бил хвостом.
Из распоротых животов трех маленьких Буки уже выскочили ягнята; как и их братья, матери и отцы, они резвились неподалеку от дерева. Тут была треть стада старой Кудьи.
Колючки бавольника все глубже впивались в лапы Буки и его оставшихся в живых отпрысков. Один из них захныкал:
И отец гнусаво проворчал:
Дети падали один за другим. Напрасно молили они отца о помощи — он и сам-то еле держался.
Гаинде-лев, гневно рыча, распарывал им животы и выпускал на волю стадо своей тещи.
Когда ранним утром солнце раскрыло свои большие глаза, листва бавольника не скрыла от него Буки, дрыгавшего ногами на самой высокой ветке. Не в силах больше терпеть, Буки захныкал в свой черед:
Гаинде-лев ахнул от изумления.
захихикал он, передразнивая Буки.
— Ах, дядя Гаинде, — сказал тот, — как ты можешь поступать так со свояком?
Гаинде-лев расхохотался, он смеялся до слез и так долго, что не заметил, как свояк рухнул к его ногам, и стук, словно от падения полного бурдюка, застал его врасплох.
Его широкая, тяжелая лапа только задела Буки, который уже вскочил на ноги и улепетывал, опустив зад и теряя на бегу последние остатки стада своей тещи.
Буки-приживалка
Львята, которые все замечали, хотя не подавали виду, часто говорили своему отцу, льву Гаинде:
— Папа, Буки примеряла твои сандалии, и они ей как раз по ноге.
Гаинде-лев обычно пропускал это мимо ушей — вероятно, у него были дела поважнее. А между тем отношение Буки-гиены ко льву менялось прямо на глазах. Гаинде приютил Буки и кормил ее за небольшие услуги по хозяйству. Буки должна была также свежевать добычу, которую ежедневно приносил лев (а от этого никакая гиена не откажется).