В конце концов, спустя четверть часа, глядя, как вода растекается по полу длинными, стремительными ручейками, Глюк воскликнул:
— Простите, сэр! Может быть, вы снимете плащ?
— Нет, спасибо, — ответил старичок.
— А шляпу, сэр?
— Спасибо, она мне не мешает, — последовал довольно резкий ответ.
— Но… сэр… простите… сэр, — нерешительно начал Глюк, — но, честное слово, сэр… вы… гасите огонь.
— Что ж, придется баранине пожариться чуть дольше, — сухо ответил гость.
Глюк был немало удивлен таким поведением гостя, в котором странным образом сочетались высокомерие и застенчивость. Мальчик отвернулся и еще пять минут задумчиво смотрел на подвешенное мясо.
— На вид баранья нога очень аппетитна, — наконец промолвил старичок. — Не мог бы ты отрезать мне кусок?
— О нет, сэр, это невозможно, — ответил Глюк.
— Я очень голоден, — продолжал старик. — Я ничего не ел ни вчера, ни сегодня. Не может быть, чтобы им стало жалко одного кусочка от этой ноги.
Он говорил таким печальным тоном, что совсем разжалобил сердце Глюка.
— Сегодня братья обещали один кусочек мне, — сказал он, — и я могу дать его вам, но только один, не больше.
— Ну вот и молодец! — воскликнул старичок.
Глюк нагрел тарелку и заточил нож. «Ну и пусть меня побьют», — подумал он. И только он отрезал от бараньей ноги большой кусок, как в дверь заколотили. Старик быстро соскочил с полки, как будто ему вдруг стало горячо. Глюк приложил отрезанный кусок обратно, тщетно пытаясь сделать так, чтобы ничего не было заметно, и побежал открывать дверь.
— Чего ради мы из-за тебя должны мокнуть под дверьми! — с порога крикнул Шварц, запустив в голову Глюка зонтом.
— Действительно, чего ради, ты, маленький бездельник? — подхватил Ганс, огрев Глюка по уху в качестве воспитательной меры, и прошел за братом в кухню.
— Господи помилуй! — воскликнул Шварц, открыв дверь.
— День добрый, день добрый, — говорил старичок, который снял шляпу и стоял в центре комнаты, отвешивая частые поклоны.
— Это кто? — спросил Шварц, схватив скалку и повернувшись к Глюку со свирепым видом.
— Я не знаю, братец, правда, не знаю, — ответил Глюк, сильно испугавшись.
— Как он сюда вошел? — гремел Шварц.
— Братец! Дорогой! — с горечью ответил Глюк. — Он был насквозь, насквозь мокрый!
Скалка уже опускалась на голову мальчика, когда старик неожиданно подставил свою шляпу, о которую скалка сломалась, а из шляпы полилась вода и залила всю комнату. Но самым удивительным было то, что не успела скалка коснуться шляпы, как тут же вырвалась из руки Шварца и, кружась, словно соломинка, подхваченная ветром, упала в дальний угол комнаты.
— Кто вы такой, сэр? — строго спросил Шварц, обращаясь к гостю.
— И что вам здесь надо? — прорычал Ганс.
— Я бедный старик, — смиренно начал маленький человечек. — Я увидел в окне огонь и попросил впустить меня погреться на четверть часа.
— Тогда не откажите в любезности выйти так же, как вошли, — сказал Шварц. — Из вас вылилось уже достаточно воды, а мы не хотим превращать свою кухню в хлев.
— Как вы можете выгонять старика из дому в такой холодный день, сэр? Посмотрите на мои седые волосы.
Они, как уже было сказано, спускались ему ниже плеч.
— Что ж, — сказал Ганс, — их достаточно, чтобы вас согреть. Убирайтесь!
— Но я очень голоден, сэр. Не могли бы вы дать мне кусок хлеба, прежде чем я уйду?
— Хлеба! Еще чего? — воскликнул Шварц. — А то нам со своим хлебом больше делать нечего, как раздавать его таким красноносым бродягам!
— Почему бы вам не продать свое перо? — ехидно спросил Ганс. — А теперь вон! Вон!
— Еще секунду, — сказал старичок.
— Чтоб и духу твоего тут не было? — крикнул Шварц.
— Пожалуйста, джентльмены…
— Ах, чтоб тебя! Вон! — снова крикнул Ганс, хватая старика за ворот. Но едва он это сделал, как кубарем полетел вслед за скалкой и упал на нее. Это очень разозлило Шварца, который бросился к старику с намерением выставить его, но и он, едва коснувшись старого джентльмена, был отброшен в тот же угол, где уже лежали скалка и Ганс, и, сильно ударившись головой о стену, упал рядом с ними.
Затем старик завертелся волчком и вертелся до тех пор, пока его длинный плащ полностью не обернулся вокруг него, потом он нахлобучил шляпу, причем довольно криво, потому что стоять прямо ей мешал потолок, сделал еще один завиток на своих похожих на штопор усах и с абсолютным спокойствием произнес: