Гансу пришлось еще на леднике выбросить мешок с едой, который грозил ему опасностью, и теперь, чтобы освежиться, он был вынужден откалывать и сосать кусочки льда. Это утолило жажду, и, когда после часового отдыха его тело вновь обрело силы, Ганс, подгоняемый неистребимой алчностью, продолжил нелегкий путь.
Теперь он шел по самому краю обнаженных красных скал. Вокруг не было ни травинки, чтобы облегчить его шаг, ни какой-нибудь высокой скалы, чтобы в её тени спрятаться от южного солнца. Время перевалило за полдень, прямые лучи солнца били по крутому склону, воздух накалился и оставался недвижим. К усталости, которая снова мучила Ганса, добавилась сильная жажда. Он вновь и вновь смотрел на фляжку с водой, висевшую на поясе. «Ведь надо всего лишь три капли, — подумал он наконец. — По крайней мере, я могу смочить себе губы».
Он открыл фляжку и уже поднес её к губам, когда случайно увидел, что рядом на скале что-то лежит. Гансу даже показалось, что этот предмет шевельнулся. Это была маленькая собака. Выло видно, что она умирает от жажды. Она безжизненно распласталась, вытянув лапы, открыв пасть, высунув сухой язык. Множество муравьев ползало по её морде и шее. Собака не сводила глаз с фляжки в руке Ганса, но он поднес её ко рту, отпил, пнул собаку ногой и пошел дальше. II вдруг ему показалось, хотя он не мог бы объяснить почему, будто какая-то странная тень пронеслась по ясному небу.
Дорога с каждым шагом становилась все более крутой и изрезанной, а высокогорный воздух, вместо того чтобы освежать, бросал в жар, отчего казалось, будто кровь в жилах закипала. Шум горных потоков звучал в ушах как насмешка: вода была далеко, а жажда росла с каждой секундой. Прошел еще час, и Ганс снова посмотрел на флягу у пояса. Она была уже наполовину пуста, но всё же в ней оставалось еще много больше необходимых трех капель. Ганс остановился попить, и снова, едва собравшись сделать глоток, почувствовал, как рядом на скале кто-то шевельнулся. На камнях, безжизненно вытянувшись, лежал белокурый малыш, грудь его вздымалась и опускалась от жажды, губы запеклись и были сухие, глаза закрыты. Ганс неторопливо оглядел ребенка, отпил из фляги и пошел вперед. Темно-серое облако заслонило солнце, а по склонам гор змеями поползли длинные тени. Ганс, напрягая последние силы, шел вперед. Солнце садилось, но его заход не нес с собой прохлады. Горячий воздух свинцовой тяжестью давил на лоб и грудь, но цель была близка.
Ганс видел, как Золотая Река низвергалась со склона горы примерно в пятистах футах от него. Он на мгновение остановился перевести дыхание и бросился к заветной цели.
В эту секунду до его слуха донесся слабый вскрик. Он обернулся и увидел седого старика, распростертого на скале. Глаза его ввалились, лицо было мертвенно-бледным, и на нем застыло выражение отчаяния.
— Пить! — еле слышно прошептал он. — Пить! Я умираю.
— Нет у меня воды, — ответил Ганс. — Ты свое уже пожил.
Он прошел мимо лежащего тела и ринулся вперед. Вспышка голубой молнии, по своим очертаниям напоминающей меч, блеснула на востоке, три удара грома сотрясли небо, и на землю опустилась тяжелая, непроницаемая мгла. Солнце садилось, подобно раскаленному шару скрываясь за горизонтом.
Рев Золотой Реки заглушал все звуки. Ганс стоял у края ущелья, по которому текла Золотая Река. Её волны отражали алое великолепие заката, их гребни вздымались подобно языкам пламени, и в белой пене мерцали вспышки кроваво-красного света. Гансу казалось, что рев реки становится все сильнее и сильнее, от этого непрерывного грохота закружилась голова. Содрогаясь, он вытащил фляжку и бросил её на середину реки; но как только она коснулась воды, ледяной холод сковал все тело Ганса. Он пошатнулся, вскрикнул и упал. Вода заглушила его крик, и к небу взлетели лишь её жалобные причитания, когда она перекатилась через ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ.