За мыслями о шутах не заметила золотую дорогу, не обратила внимания на кирпичи из золота девятьсот девяносто девятой пробы, а некоторые кирпичи - как только Принцесса вступила на дорогу - оживали, рассматривали её снизу и с ужасом закрывали золотые рты, видели тёмную ночь над собой.
Генерал-лейтенанта прима-балерина не увидела, что уж тут говорить о золотых разумных кирпичах - что они сделали для торжества разума Человека?
Ничего золотые кирпичи не сделали, потому что они - черти подколодные.
Генерал-лейтенат посмотрел вслед удаляющейся нагой прима-балерине, подкрутил седой ус моржа:
"ЭХЕ-ХЕ-ХЕ! Воевал, жизнью рисковал на поле боя, увеличивал границы королевства, а на пенсию вышел - ни одна маркитантка не поцелует бесплатно, словно я превратился в полковую клячу.
Под кроватью ночью меня леший ждет, а в штанах - не доблесть, не рассуждения балерин, а - пустота вечная, с замерзшими мамонтами.
Нет теперь во мне пользы, и в мороженых мамонтах нет радости для Будущего человечества.
Принцесса ягодицы растопырила - к жениху спешит, а жених - не Планета, не Солнце - не воссияет, не подставит плечо для коня на пахоте.
Что есть жизнь?
Жизнь - война!"
Но прима-балерины не видела нравственных терзаний генерал-лейтенанта - сотни тысяч солдат погубил, а теперь терзается, что голая прима-балерина на него не обратила внимания, не подняла в честь него ногу-флаг.
Перед Принцессой ворота золотые распахнули, Принц на коленях подполз, прима-балерине ручку серебряную целовал с подобострастием и с мазохистским восторгом раба.
- Ты моя госпожа, прима-балерина Принцесса, и моё царство стало твоим, как коленки твои балетных ног тебе же и принадлежат.
Избавительница и повелительница, не серчай, если я на свадебный пир друзей художников из Амстердама призову, обниму каждого - а для друзей колодцы приготовлены - зинданы.
Затем и свадьбу сыграли веселую-превеселую; скоморохов без трусов пригласили, намазали горчицей и за ними свадебный генерал-лейтенант бегал с вилкой.
Когда похоронили скончавшихся - от пьянки и излишеств - гостей - Принц рассказал Королевне, что её отец простил её - хотя сам виноват, старый ключник, - зовет к себе мириться и танцевать балет.
Принцесса немедленно к омолодившемуся отцу примчалась, наябедничала на несчастных сестер прима-балерин, но они уже удачно замужем - волшебные флейты для понимающих музыкантов.
Королевна отчитала отца, сказала, что старый дурак - после живой воды превратился в парня - но ум под порог не спрячешь.
Король хотел убежать от гнева дочери, но Принцесса ловко скрутила отца-балерона, по строгому немецкому обычаю привязала веревку к его мышиным причиндалам и отвезла на ярмарку "Сынов Солнца" в Амстердам.
Сказывают, что Король-балерон до сих пор на ярмарках голый пляшет!
ЛЕНИВЫЙ ГЕЙНЦ
Гейнц - очень ленивый Амстердамец без проблеска интереса к квантовой механике и Космическим ракетам, даже на токарно-фрезерном станке ключ для пояса девственности прима-балерины не выточит.
Присядет на сцене и вместо пляски пускается в долгие нудные корабельные рассуждения о природе Мира, о том, что все - бесполезно, наша Судьба заранее определена, поэтому нет смысла прыгать, скакать, поднимать ногу выше головы, если суп из редьки всё равно подадут на раздаче для бедных балеронов.
Каждый раз Гейнц тяжело вздыхал, когда возвращался с работы в театре; а всего-то работы у него на сцене - лебедя Сен-Санса показать и растопырить пружинные натренированные ягодицы.
- Тяжелое и утомительное искусство - в балете на сцене сидеть и рассуждать, а иногда и ногу надо поднять для доброго зрителя в десятом ряду!
Если бы на сцене можно было лежать, а прима-балерины делали бы массаж по примеру трудолюбивых китайских танцовщиц, то тогда - еще туда-сюда: не Рай, но и не ад.
Нет мне покоя, должен страдать на сцене, глядеть на прима-балерин суетных: летают, ноги выше головы поднимают - заманивают мохнатками богатых спонсоров, а мне от мелькания голых женских ягодиц - никакой пользы, лишь вред - сетчатке глаза.
Пленникам в пустыне глаза выжигают, а я не пленник, я - балерон, терплю, подхожу к краю сцены, заглядываю в ад: к краю бездны подошел, а из бездны - зомби таращатся - музыканты из оркестровой ямы.
Разве можно жить балерону спокойно и радостно, если дети Африки голодают и мне бананы не шлют, а банан - письмо Мира.
Стал Гейнц думать (во время бдений на сцене) о том, как облегчить свои страдания, найти вьетнамского или молдавского раба и заставить на себя работать.
Но политкорректные пограничники запретили вывоз рабов из стран десятого мира, засовывали Гейнцу толстые пальцы в уши: проверяли - не вывозит ли балерон народное достояние - Мальчика-с-пальчик.
Однажды, во время выступления в Миланском театре Оперы и Кастратов - Гейнц воодушевился, нашел золотую жилу ума:
- Женюсь на прима-балерине Тризне!
Она тоже по сцене бегает - за меня спляшет и мне же массаж на сцене сделает, простоволосая гордячка с приятной душевной атмосферой.
Пришел Гейнц в продюсеру прима-балерины Тризны и попросил благословить союз балерона и прима-балерины - на радость зрителям, на пользу владельцам театра - так от курицы и курочки рождается золотая гусыня.
Продюсер долго не раздумывал - не любил думать - подписал брачный контракт и написал для зажиревшего Гейнца и прилежной и скромной Тризны балетную сценку с кроватью.
Поженились, и стала прима-балерина Тризна на сцене массировать Гейнца и за него в лебеде Сен-Санса ногу поднимать выше головы - Звезда Звезде помогает.
Для Гейнца настали золотые деньки с повышенной степенью ожирения, застоем в почках и дурным запахом изо всех природных отверстий, ад проник в тело Гейнца, охватил его душу; но беспечному балерону мысль о том, что в нём черт живет - показалась потешной и нелепой.
Гейнц отчитывал себя за неискренность и простодушие, часто рыдал на сцене - тонко, с поросячьим вигом проклинал жену, зрителей, жестокий Мир насилия и работы - вот бы, вообще, на сцену не выходить.
Но прима-балерина Тризна тоже оказалась ленивая, надоело ей массировать мужа, который часто лениво отдыхал от лени.
- Зажиревший муж мой, балерон Гейнц!
Имя твое - неприличное, и ты за статьями о твоих талантах не замечаешь, что превратился в Чёрную дыру, но в Космическую Чёрную Дыру всё влетает, а из тебя всё вылетает, как из молотилки черта.
Уедем из Амстердама в пригород, в славный Схипхол, тишина там, деревенщина неотёсанная без трусов, но - богатые, деньгами затыкают рты сердитым балеринам.
В Амстердаме я по сцене бегаю, ножку выше головы поднимаю, от меня требуют прыжков, а прыжки - лень, пошлое, сатана в прыжках летает, а я не сатана, потому что у меня женские половые органы.
В Схипхоле я в кабаках на столах буду танцевать обнаженная среди бутылок с фиолетовым крепким: больше славы и денег, чем на сцене Балетного театра; Снегурочка в деревне превращается в снежную крепость.
Тебя в амбар положу, и мыши - с одухотворёнными взорами сельских полицейских - маленькими лапками с утра до ночи будут делать тебе массаж; красненькие лапки у мышей, почувствуешь любовь к природе и к рисованию.
Лежи целый день под зоологическим массажем, властвуй, а я лениво, томно в кабаке Схипхола ножку выше головы подниму, губки сердечком вытяну, пропою сюсюсю и зюзюзю - трудиться не нужно, а деньги - золотые монетки найдут щель в копилке.
- Если я подпрыгну выше крыши, то ты взвизгнешь, жена моя? - Гейнц пошутил, и его дряблое тело старого балерона долго тряслось в танце желе. - Ты умная балерина без трусов; ракета у тебя между ягодиц, а в ракете - мысли.
Я Правду искал в ночных клубах, но иногда заглядывал между ягодиц балерин - не скрывается ли в укромных - малопосещаемых балеронами местах - Правда?