Под ногами толкнулась земля. Выставленными вперед пальцами Накуртка уперся в гранит. Под самым парапетом он побрел, по пояс в воде, полушел-полуплыл, отталкиваясь рукой от стены. Парапет оборвался в пользу лестницы. Накуртка выполз на нее и притих. Возбуждение отхлынуло; накатил холод. Хорошо, что июль; что вода. Мутная городская река, в которую сбрасывает отходы канализация.
Рюкзак был при нем.
Мокрый Накуртка стоял перед дверью отделения полиции, в двух шагах от реки. Никого не было. Полицейские умчались по тревоге и бороздили набережную взад-вперед. Никто не искал его здесь. Над дверью торчала камера. Было бы больше времени — он бы ее размозжил.
Держась спиной к камере, он нацепил маску. Потом Накуртка достал последние три баллона. Красный и оранжевый. Еще чуть-чуть синего.
Прямо на двери отделения Накуртка создал из оставшихся красок пожар. Мокрый, хоть выжимай.
Бросив рюкзак, он без спешки пошел во дворы.
Серый рассвет падал на маленькую фигуру, шагающую по краю федеральной трассы на северо-восток. Уже ехали фуры; ни одна не останавливалась поднятой руке. Допотопный ЗИЛ трясся с хлебом для рабочих на стройке, сворачивал через 10 км. Пожалел бредущего мокрого человечка в противопожарной маске.
Через двенадцать часов Накуртка был за 800 километров от города.
Через двадцать четыре часа он был за полторы тысячи.
Последний час шел пешком. Никого не останавливал. Да и некого останавливать, машин под утро едет мало.
Наконец он увидел реку впереди — не та, что в городе: могучая, желтая, неприрученная. Прикрученная. Скованная мостом. На мосту кабинка с одной стороны. На той стороне кабинки нет.
Накуртка сорвал с лица маску и пошел прямо на кабинку; и, проходя, заглянул. Охранник, сидя, спал. Семь утра.
Он перешел через мост и свернул вниз. Пробежал по откосу и скрылся в кустах на крутом берегу реки.
На этом берегу у Накуртки был схрон. Он переоделся; только куртку не сменил: все давно высохло прямо на нем; попил чаю, холодного, из оставленной трое суток назад фляги. Огонь разводить нельзя. Это дальше.
Потом Накуртка выбрался на открытое место. В руках охапка дощечек и веревок. Он собрал и поставил его. Импровизированный мольберт.
В ясном утреннем свете Накуртка, поглядывая вперед, рисовал мост. Точно так же, как в городе; и также тот, что стоял перед ним. Он не закончил. Накуртка не считал зазорным повторить. И красок у него не было. Накуртку это не печалило. Уголек сохранился в кармане с последнего костра; а глины под ногами в избытке. Если б не то, и не другое. Он бы обошелся и без мольберта. Он мог бы рисовать на земле. Но так кайфовей.
Отступив, он оглядывал то, что получилось.
Не как в городе. — Но лучше. Монохром. Рыжий, и чуть-чуть черного. Теперь закончил?
Усмехнувшись в усы, которых у него не было, он пририсовал сбоку парой штрихов прыгающего в воду охранника.
Потом Накуртка прикурил и бросил спичку в картину.
Он успел упасть на траву и выдохнуть дым — когда взрыв потряс землю под ним. Накуртка лежал с открытым ртом, сигарету держа на отлете. Другой рукой прикрывал голову.
Потом он встал. Сигарета погасла, и он прикурил ее снова.
Искореженный мост торчал над рекой.
В желтой воде среди кружащих обломков появлялась и скрывалась голова — охранник резво греб к берегу на той стороне.
С двух концов бывшего моста начинали скапливаться и гудели машины. День только начинался.
Накуртка бросил бычок, повернулся и ушел в лес.
Двое шли по коридору. Никто не сзади, никто не впереди. Наравне.
Тот, что здесь был, остановился первым. Открыл дверь пластиковой картой. Пропустил пришедшего.
Комната. Как номер в хостеле, даже не из самых дешевых: с койкой и умывальником. Пять шагов туда, пять шагов сюда, не разбежишься.
Пока он оглядывался, дверь мягко клацнула, закрываясь. Инстинктивно он шагнул к ней, но сразу же застопорился.
Всё.
Сердце стучало так, что он почти ничего не видел перед собой. Клаустрофобия. Давно он не был в запертом помещении. Никогда.
Если бы окно. Окна нет. Ровные стены спокойного салатного цвета. А что он сделает? Четвертый этаж. Летать он не умеет.
Все-таки окно. Без окна как будто лишился тяжести; ориентиров. Если долго смотреть в лужу, покажется, что падаешь в небо. Вот примерно так. Он не чувствовал ног. Сколько он здесь находится? Минуту, не больше. А казалось, что всегда.