Но как-то опять не того. Он должен начать. По правилам: так. Никого тут в этом лесу не было.
Первым выскочил Суслик — на то он Суслик.
— Ты дерзкий такой?
Ну, всё. Пришлось поправлять: сделал Шибека.
— Ты кто есть? — Но всё, уже было сломано; и тот почувствовал. А дерзкий. Улыбка, которая появилась, — и не улыбка вовсе: нигде на лице ее не зацепишь. И сказал, непонятно, как спросил:
— Тот, кого вы ждете. (Тот, кого вы ждете?)
— Иисус Христос, что ли? — Опять Суслик. Уже заработал хорошего поучения.
Но не при нем.
Мотнул волосами. — Я из другой сказки.
Точно. Только из сказки. Пока они оценивали ответ — оценили, язык он в сапог не засовывал. Он сделал, чего не ожидали. Вытащил штанину над сапогом, изогнулся, стал рассматривать кровь. Кровь нельзя показывать. Если можно — это значит, ты по ту сторону. Значит: вы не хищники, какими пред собой представляетесь. Люди.
— Ногу проткнул, — не поворачиваясь, не разгибаясь. — Проволокой.
Они усвоили. Шибека, минуя руку Суслика, — тот потянулся за своей порцией, — протянул чашку.
— Глотни, полегчает.
Принял не поперхнувшись, глотнул не поморщился. Чиёк был — ядерный; с ложкой. Ложка погружена трижды; накалена на огне; огонек тот давно растоптал Шар: нарушай с умом. Кто он был такой, с такими манерами? Какой-нибудь проверяющий, оставил машину, пошел по траве. Вон, и грибы. «Тот, кого ждете»? Мы — никого. А кого они дожидают — не нас касается. И нам за это ничего не будет. Ты наш пробовал; а закон один. Вообще-то они так думали: в большом начальстве дураков не завозят.
Вообще-то с этой стороны машины не подъезжают. Какой-нибудь наркоман, заплутал за грибочками за сто километров.
— Ты что, в бога не веришь? — прорезался голос.
Голос: котенок толще мяучит.
С богом тут было осторожно. Никто его не видел. Но никто не видел и что его нет. А вот на людей напороться — легко. Шар мог заплести из вилки косичку. Машинально, как другой разминает хлебный мякиш.
— В том смысле, каком ты спросил, — нет.
Сразу два голоса:
— А в каком я спросил?
— А в каком другом смысле? — То был Бекас. О Бекасе потом.
— Твоя жизнь — пьють, и нету, — он обращался к Шару не колеблясь. — Твои дела, — он отмерил четвертьпальца: — на эстолько. Я встречал таких, они спрашивают, тогда кто это сделал? То, что ты что-то сделал, не значит, что кто-то еще.
Никто не понял ничего; вот Бекас что-то понял. Сделал знак, чтоб не отвечал ему.
Как-то он завладел разговором. Они не взяли, как это произошло.
— Ну что, по желанию? — Он вернул чашку Шибеке; а глядел на Бекаса.
Теперь Бекас. Мог свистеть по-бекасьи, по-утиному, совой.
А заговорил, как какой-то Мстислав Сладкий.
— Какие желания, мил-человек? Я никого не жду. Отбываю наказание. — Лицо серое; бесцветные глаза смотрели на того, не мигая.
Тот полез за сигаретами; предложит, нет? Предложил. Приняли, что ж. У всех свои, но раз угощают.
Чиркнул спичкой; сквозь зубы с сжатой палочкой:
— Я не о том, чтоб уйти по УДО.
— Выполняешь? — пискнул Шар.
Такой большой человек — такой маленький звук. Смешно. Ну это кому как. Он тоже не улыбнулся.
— Я не сказал, что выполняю.
— Твоя фамилия Орел? — перевел лицо на Суслика.
И опять показалось нормально. Суслик вздрогнул: почел бы за счастье откликаться на любую пичужку. Спасибо, что как-то — звали.
— Тоже хотел стать авиатором, — тот опустил свои глаза. — Амбиций не рассчитал. — Вынул лопухи из кармана. — Держи.
Суслик сидел рот разиня.
— Подорожник. Не бойся, не отравишься.
Механически взял. Что с этим теперь — жевать? Всё, Суслик выбыл.
Но осталось трое.
Пять минут назад он вышел из леса. Пять минут назад они допивали, собирались вернуться, откуда отлучились ненадолго. Видно, чиёк подействовал. Самое время.
Был белый день; сидели в натоптанном, как дорога к туалетной будке, пятаке за забором. Будка, кстати, имеется: вправду смешно, по тропинке вперед и в кусты, вдруг — стоит. Забытая, видно, теми, что возили. Дерьмо в ней давно превратилось в дёрн.
Как если бы всё: мох, свет, зелень — отвернулось уголком, как конверт. И ясно, что это для отвода глаз, картинка. Там, под ней, — такая тьма, рук не разберешь.
— Какие наши преступления, — голос. — Так… просрачки. Один наезд совершил, — Шар чуть-чуть колыхнулся. Но не он говорил. — В смысле, прямом: не справился с управлением, мотор не сработал. И то не сам за рулем был. Если не УДО — что ты можешь? Иди за забор, к тем, которые от тюрьмы откупились, и здесь откупились — отдыхают, сидят, а за них, вон, таскают, — кивнул на остолбеневшего, с листьями в зубах… Кто он теперь: Орел-Суслик?.. — Химия, — харкнул. — Лучше зона, чем это… вольное… поселение. Если б знать, — пойду, напишу оперу: посадите меня!