— Кто? — спросила Юна.
— Ты что — дурочка?
— Полегче, — сказал Заяц.
— Извини, — бросил Гора. — Скажи спасибо подружке. Так что? Я говорю: вот четверо. Четверо это до хрена. Что ты умеешь? — он обращался к Юне. — Она вот умеет читать книги. У меня, кстати, в подвале стоит танк. Не верите? — он усмехнулся. — Правильно, нету. Но кое-что есть. Пойдем, покажу, — Зайцу; и, снова ей: — Ты думай.
— О чем это он? — Юна растаращилась на Нис.
— Я не знаю.
Они вернулись.
— Что там? — спросила Юна Зайца, решивши наплевать на откровенную грубость Горы. Заяц отмахнулся: — Да ничего там нет, не бери в голову.
— Семь зарезанных жён.
Нис спокойно ела. Пока все говорили, она уничтожила треть шашлыка.
— Самогонный аппарат там стоит, — Заяц Юне.
— Ты что, ей всё говоришь?
— Будет что, так расскажу.
— Самогон — это валюта, — сказал Гора. — Ее разливать посажу. Будешь разливать? — Нису.
— Да, — сказала Нис.
— Как говорил Мао Цзедун: «мы продали столько хлеба», — Гора раздвинул руки. — «И получали столько денег». — Он показал пальцем. — «Мы продали столько мака», — опять пальцем. — «И получали», — он размахнулся во всю ширь.
— Я спать пойду, — сказала Юна. — Где тут кровать?
— Так где он, — спросил Заяц. Они вышли на улицу курить, пока девчонки в доме.
— Слинял. Как он всегда делал. А ты хотел бы его видеть?
— Ну, — сказал Заяц. — Столько слышал.
— Интересно, где?
Заяц подумал. — Здесь точно нет.
— Во-во. — Гора перевернул трубку и стал выбивать. — Кончилось его время. — Он всё стучал пустой трубкой. — Да я не в претензии, — задумчиво. — Птичка, — как сплюнул.
— Почему тогда п… п-пре…
— Ерунда. Сентиментальность одолела. С сентиментальностью лучше лежать на пупе.
Небо прочистилось до верхушек леса целиком, они сидели смотрели на звезды, как когда-то. Сейчас было проще. А пожалуй, сложнее.
— У тебя… Двое, — сказал Заяц, — у меня пять-шесть.
— Пять-шесть, — сказал Гора бесстрастно, — пять-шесть это отделение. Кто эти пять-шесть? А то у меня тоже можно собрать родственников, которые про меня ввек не слыхали, так получится пять-шесть.
— Не родственники. Даже не земляки.
— Интернационал, значит, я так и думал.
— Может, уже приедешь? — сказала мама. — Что ты там делаешь?
— Я работала, — сказала Юна.
— То есть теперь не работаешь? Ты что, замуж вышла?
— Не совсем.
— Так привези его хоть посмотреть.
— Ладно, потом, — сказала Юна. — Всё, у меня уже двадцатки кончились.
— Привези тогда гречки десять пачек, — успела сказать мама, — у нас гречку перестали про…
У Юны были пилёные двадцатки, они подходили и вместо жетонов в метро. Она сама стачивала им край, найдя в квартире напильник.
Она поехала в метро, бросив последнюю двадцатку в щель турникета. Потом она пересела в автобус — в автобусе она ездила без билета. Так она доехала до универсама «Менахем». Десять пачек. Хотела бы она иметь хоть пачку гречки в квартире. Или риса, или пшёнки, — что-нибудь кроме капустных кочерыжек!
Заяц, правда, сказал, что им привозят общий обед. Может, и обманывает. Ей туда было не попасть. Нет, привозят, иначе как бы он работал. Да, он же приносил даже иногда какие-то булки.
Юна прошла мимо универсама «Менахем». Пиленые двадцатки в магазине не подходят. Заяц не хотел, чтобы она воровала в магазинах. После отдачи денег за квартиру денег на еду не было. Во дилемма, или, как говорит Нис, «многемма».
Дома она сварганила еду из капустных кочерыжек. Она их залила подсолнечным маслом. Последние дни, не считая того, что Заяц подбрасывал, они ели капустные кочерыжки. Капустные кочерыжки очень полезны. Только пучит живот, если без ничего.
Уже заходил хозяин квартиры, какой-то пьяница. Денег он брал нормально, как будто и не пьяница. Спросил, собираются они платить за следующий месяц? Юна не знала. Тогда он попросил у Юны на пиво. Юна дала. Заяц вечером сказал: «Не надо было».
Больше он ничего не сказал.
Оставалась неделя.
— Бастоват? — сказал Седьмой, скалясь во все зубы.
Для конспирации будут называться по номерам.
Первый, по номеру, объяснял двадцатый раз. В своей бригаде; потом они разошлись по другим бригадам. Потом из других бригад начали приходить к нему.
— Сейчас будет приемка дома. Если мы сейчас не будем работать — они не смогут его сдать. Тогда они денег не получат. Им придется нам заплатить, всё, что они уже задержали. Мы говорим: всё. Но согласимся на половину. — Если мы будем сейчас работать, они сдадут дом. Получат деньги — а нам можно тогда не платить.