Виселец на своем тросе вольно оперся ногой о перила; другую держал над пустотой. Горцы башен не боятся. Задрав голову (в маске), что-то гортанно сообщил другому, оставшемуся невидимым — «в какой грязи живут!» Оттолкнулся-закрутился вокруг своей оси, смеясь под намордником — развлекается он, в разгар рабочего дня. Студия была звукоизолирована, балконные окна на тройных стеклопакетах, что не предусматривало криков пришельцев с юга, прилипших с той стороны. Надо было сразу делать рольставни.
Высотник и вправду влип. Спустив на подбородок маску, он смотрел сквозь стекло.
Давно он этого ждал.
Король пробрался к балкону. Погасив в себе стыд за безобразную свалку (как будто в исподнее заглянули) — стесняться можно перед незнакомым. Распахнул дверь.
Гость заходить не спешил. Все так же вися над пустотой, свертел косяк, и теперь растягивал, сладкий запах конопли влетал в комнату.
Потом выбросил патрон, отцепился от троса, сейчас же скользнувшего вверх, — и, как кошка, перепрыгнул через мусор.
Король отступил от двери, выпрямился.
— Пришел меня грохнуть, как рабочие Гапона?
— Я никого не грохаю. — Повел по периметру, трогая пальцами гипсоволоконные панели — казалось, раздастся звук, как мальчишка, когда тарахтит палкой по забору.
— К тебе ж не попасть. Двор на ограде, калитка на коде, консьерж на входе.
Всё так. Король наклонил голову. Дешевая слава принесла скоропостижное богатство. Казалось, будет всегда. Консьерж — просто непопулярная мера.
Вошедший, присев на вертящийся стул у рояля, уже скручивал новый. Лизнул край, протянул королю тугую куклу.
— Накуривал каждого, — для собственной памяти воспроизвел король. — Кто это? А это — Накуртка.
— Не. — Накуртка качнул головой. Поднял локоть и осмотрел на сгибе. Куртка была та же — пятнистая, блекло-зеленая.
Накуртка был старше всех. Когда король выглядел, казался себе и был — молодым; ни королем ни плотником, — Накуртку считал среди них стариком. Хуже: он воевал. Вообще архаика. Воины так называемые интернационалисты — ни воины ни интернационалисты: стадо, гонимое на убой. Только — отнюдь не травоядное.
— И не стыдился. Невозможно было представить, что Накуртка чего-либо станет стыдиться. А они все — максималисты; без уважения — к сединам, к медалям; авансов — никаких, никому. Опустим пока, что от всего осталось; тогда, запросто, — в комнате не высидеть, дверью хлопнуть. Нос воротить. С Накуртки? Король был как сосна тонкий: длинный, распахнутые плечи, нахлобученная шапка волос, он держался так прямо, что откидывался назад. Он считал, у него достаточно духа, и что, что пока ничего, — по модулю. Оказавшись раз наедине, спросил в упор. — Или выдумывают?
— Я там был, — немедля согласился Накуртка. — Но меня там нет. А ты там что потерял?
Королю показалось, что его щелкнули по лбу. Накуртка снисходительно добавил, отворачиваясь: — Я такой же, как ты.
И вот — он, бывший король, бывший плотник. Но бывших плотников не бывает.
А Накуртка ровно как в начале. — Бессмертный, что ли?
— Сколько тебе лет? — Он развернулся. Как тогда — как сосна перед бурей.
Накуртка пожал плечами. — Шестьдесят. Может, семьдесят. Думаешь, я бессмертный?
Он задрал куртку. Обнажил впалый живот. По животу тянулся багровый шрам, уходя вниз.
— Непроходимость кишечника. — Подобрали на опушке, увезли в областную — сделали полостную, — речитативом прочитал, как черный рэп.
У короля пошел мороз по коже. Накуртка, наблюдавший за его лицом, улыбнулся.
— Завернуло меня.
Король не знал, что сказать. Сочувствие? Его самого продрало до анального отверстия.
Накуртка перестал смотреть. — От предательства застрахован, — подходя к окну, откуда пришел. — Никого — и некому предавать. А от собственных кишек нет. Поджечь им дурдомовский дворик? Я так не могу. Получается, я им обязан.
— Значит… мир? — Король услышал свой голос: чужой.
— Значит… мир? — Накуртка повторил — эхом, будто удивляясь.
И потом нормальным своим тоном: — Вспомнил тебя.
Когда Накуртка говорит «тебя» — это как орден. Король почувствовал себя — польщенным? Ничего правдивее, чем Накуртка, не видел он. Как если бы заговорило дерево. Накуртка не очень щадил кого бы то ни было — не придерживался принципов; императив «Говори в лицо или молчи» его не колыхал. Он имел право на что угодно, когда угодно. — И теперь: как будто не ему. О нем.