— А куда табличку дели?
Тузик тыкнул пальцем в ламинированную бумажку:
— Вот она. Совсем ослеп?
— Да не эта. Мемориальная доска где?
Я проснулся окончательно:
— Она в ремонте, а вернут целых две. Первую табличку, в которой говорится о зачислении великого деятеля в списки заключенных навечно, решено сделать из нержавейки с добавлением титана, а вторую, с выгравированной надписью: «Здесь плёл сети и интриги, а также спал знаменитый Александр Васильевич Глаголев (Кучак)», изготовят из латуни и прикрепят с внутренней стороны.
Кучак подвинулся, уступая мне место рядом с собой. Небритый Тузик остался стоять в проходняке, а Тормоз, как в зоопарке, с детским любопытством разглядывал легендарную личность сквозь прутья кроватной спинки. Спустя минуту раздался его разочарованный голос:
— Я думал он здоровенный, как Валуев, а он всего метрового роста…
— Не выдумывай, — оскорбился Кучак, — во мне два аршина, три вершка и семь миллиметров. Ты откуда такой «тёпленький» взялся?
— Я — Тормоз. Разве вы не знаете?
— Да, «тормозов» у нас хватает.
— Давайте с вами поздороваемся…
Они пожали друг другу руки, после чего известный сетиплёт, не без доли высокомерия заметил:
— Ты, гляжу, пониже меня будешь на пару дюймов.
— Ну, не знаю… А вам косточку принести можно?
— Какую ещё косточку?
— С мясом, я же с поварами дружу.
— Я тебе костогрыз что ли? Не надо.
Лёха слегка огорчился:
— Может сладкого чего?
— Сладкое не люблю. А что у тебя есть?
— Зефир и…
— Тащи, ладно, так и быть, зефир съем.
Тормоз повеселел:
— Какая у вас пониженная волосатость лица, а на голове наоборот — сильная загущенность.
— Ты зубы моей шерстистостью не заговаривай, беги за зефиром, ну и лимон тащи в придачу.
Лёха вприпрыжку помчался, ловко лавируя среди снующих туда-сюда осужденных барачных туземцев.
Солнце припекало настолько серьёзно, что пришлось открыть окно — в бараке стало душновато. Опершись на подоконник, мы с Кучаком уставились глазами на улицу, поджидая при торможенного доброжелателя. По футбольному полю бродил могучий тяжелоатлет, полунемец-полуарменин Вилли, с голым торсом. В его руках мерно позвякивали перебираемые четки, а лёгкий ветер шевелил чёрные барашки волос на груди.
— Могуч, — одобрительно подал голос Кучак, — наверное, самый здоровенный в зоне.
Пять минут спустя показался Тормоз, умилённый свалившимся на него счастьем угодить самому Александру Васильевичу. Целый лимон он, конечно, не принёс, облагодетельствуя нас половинкой и двумя зефиринами. Во время внепланового поедания сладостей, Кучак попенял Тормозу, заметя, что тот не выпускает из руки книжку:
— Положи ты её на кровать. Что ты с ней, как с писаной торбой?..
— Что вы дедушка, это самая громоздкая русская писательница, нет, не так сказал — самая великая.
— Вона как… А много ли ты книжек прочёл?
— Много, это уже четвёртая. Вот, послушайте.
Лёха торопливо залистал страницы и нашёл поразивший его пассаж от Дины Рубиной: «Если вы видите коров, которые красивее женщин, — вы в Голландии».
Пришлось встрять мне:
— Ну, что же, всё может быть. Однако, внесу ясность: если женщины гораздо красивее коров — вы в России. Более того, даже голландские коровы сильно проигрывают российским дамам. Говорю это, не с целью унизить своих соотечественниц, а лишь отдаю должное голландским бурёнкам, как, собственно, и Дина Рубина. Вполне вероятно эта громоздкая, как правильно ты сказал сначала, русскоязычная иудейская писательница, выражает тоскливую сионистскую зависть к сельскому хозяйству Нидерландов. Что касается её «великости», — таких знаменитостей во времена советской власти набиралось тысячи, держащих нос по ветру, о которых никто и не вспомнит сейчас, а прошло времени — всего ничего…
В вечерних новостях объявили невероятное: Сбербанк опередил по прибыли все европейские банки и отечественные крупнейшие компании — Газпром, Роснефть, Норильникель, Русал, Алмазы Соха-Россия и тд. Здравый смысл подсказывает — это невозможно в принципе. Трюки, всюду трюки, политиканские и чиновно-балбесные. В реальности Сбербанк давно банкрот — он должен вкладчикам, ещё тем, старым советским, не один годовой государственный бюджет…