Однажды, в солнечный весенний выходной, Никита, гуляя по улице (теперь мама уже разрешила ходить одному, но пугать страшными историями принялась еще пуще прежнего) понял, что хочет проведать дедушку. Он сел в душный, битком забитый автобус и уже через полчаса был на кладбище. Могила деда, окруженная зарослями с двух сторон, находилась с края кладбища. Само кладбище было весьма заросшее и походило на лес с торчащими меж деревьев крестами.
Вглядываясь в столь дорогие черты, выгравированные на гранитном памятнике, Никита услышал, как из зарослей напротив его кто-то позвал. Голос раздавался совсем близко, но говорящего видно не было.
– Ты теперь совсем один?
– Кто ты? И откуда знаешь меня? Мне твой голос незнаком.
Раздался тихий смех.
– Голос незнаком, а вот меня ты отлично знаешь, а я тебя – тем более.
– Ты – Тень?
– Угадал.
– Тогда покажись.
– Не стану, я не хочу пугать тебя.
Никита замялся в нерешительности. Седьмой сказал, что Теней боятся не стоит – себе дороже. И в принципе у многих из них нет особых целей навредить тебе. Да и мальчик до сих пор так и не решил, считать их настоящими или нет.
А Тень тем временем продолжала.
Она говорила мягким, вкрадчивым, почти убаюкивающим голосом, – ты теперь ведь совсем один? Отец ушел, дедушки больше нет, а твой якобы покровитель – Седьмой, тот еще хитрец, тоже оставил тебя.
– У меня есть мама…
Тень грустно рассмеялась, – нет, это ты есть у мамы, а мамы так таковой у тебя больше нет.
И Никита вдруг понял, что так оно и есть. Ему стало ужасно тоскливо.
– Ты один, мой мальчик, ты остался совсем один.
– Да, я остался один, – грустно повторил Никита, и слезы закапали на могильную плиту.
– Такой юный, и такой взрослый, – нежно прошептала Тень, и из зарослей показалась темная тонкая рука.
Никита прикоснулся к ней, на ощупь она не чувствовалась, но при этом каким-то шестым чувством он ощущал тепло, исходящее от нее…
Санитарка в психиатрии поспешила на раздавшийся звонок. Когда она открыла дверь, перед ее взором предстал самый красивый из виданных ей юношей – он был немного (но лишь слегка) старомодно одет, в его глазах «хамелеонах» угадывались самые разные цвета и оттенки, а рыжие чуть отросшие волосы явно не хотела аккуратно укладываться. Правой рукой он опирался на трость. Санитарка была уже в летах, но даже годы не мешали ей заглядываться на молоденьких, особенно столь симпатичных. Она мгновенно покраснела, а посетитель, заметив это, хитро улыбнулся.
– Я пришел навестить Никиту… Никиту Аплетина.
– Но у него же нет родственников.
– Как так нет? А как же я? – с выражением чистого изумления спросил юноша.
По документам его давно сдала мать, и та умерла уже. Про других родственников она ничего не говорила.
– Ааа, так я вам все объясню, извольте. Моя мама – сестра Никиты, я его племянник, но она рано вышла замуж, сменила фамилию, отреклась от семьи. Знаете, там такая тяжелая история, – посетитель скорбно посмотрел в пол, а затем лукаво подмигнул санитарке.
– Но может вы, прелестный ангел, опустите эти формальности, и пустите меня, недавно осиротевшего племянника повидать своего дядюшку? Он последний кто остался у меня, – и посмотрел на нее ТАК, что она покраснела еще сильнее и смущенно замолчала.
– Молчание – знак согласия – бойко выпалил юноша, и с чувством чмокнул ее в щеку.
– Простите, не смог удержаться, вы чудо, право!
Да, санитарка в летах не смогла выдержать такого натиска… Без шансов…
Она повела посетителя в маленькую палату, где в ряд на трех кроватях лежали пациенты – «овощи».
Остановившись перед кроватью «дядюшки» она с грустью призналась, – Видите, он в тяжелом состояние, витает «где-то», до него не достучаться.
– Ничего, вдруг мне удастся.
– Боюсь, что нет, мы и так, и сяк бились.
– Вы в меня не верите, – юноша обезоруживающе улыбнулся, но санитарку от неловкого момента спас звонок в дверь.
– О! Еще посетители, – и вся красная от смущения, бросилась из палаты.
Ухмыльнувшись ей вслед, Седьмой (да, это был определенно он, нисколечко не постаревший за это время – во всяком случае внешне) сел на краюшек кровати. Никита, превратившийся из милого мальчика в поседевшего, наполовину лысого и обмякшего от лежачего образа жизни мужчины, смотрел прямо перед собой. Его лицо то и дело дергалось, глаза бегали, но выражение в целом и общем было преисполнено блаженством.