Услышав голос матери, дочери сразу открыли ворота, и лесной домик наполнился веселыми голосами.
Все это подслушала Ганида.
— Ага, — пробурчала она про себя, — теперь мне все ясно. Теперь-то я уж знаю, как взяться за дело.
Она тут же побежала к деревенскому цирюльнику.
— Остриги-ка ты мне шерсть на голове, — говорит, — я хочу походить на человека.
Цирюльник, увидев гиену, обомлел от страха, но сказать ничего не сказал, а сделал все, как она велела.
— А сейчас ты смажешь мне горло, чтобы голос мой стал тонким, как у женщины, — говорит Ганида.
Цирюльник взял баночку с мазью, смазал Ганиде горло и спрашивает:
— Дозволено ли будет вашему нижайшему слуге поинтересоваться, зачем вам, уважаемая госпожа, понадобился тонкий голосок? Может быть, вы в хоре петь собираетесь?
— Не твое это дело, брадобрей, — и Ганида, фыркнув, с достоинством вышла на улицу.
А когда настал вечер, она закутала голову темной шалью, постучала в ворота и начала петь:
Маритта, услышав знакомую песенку, уже было ключ схватила и бросилась к воротам, но Лизетта ее остановила и прислушалась еще раз.
— Это не наша матушка! Слышишь, какой хриплый и грубый голос! — сказала Лизетта. — Да еще и слишком рано матушке возвращаться, она обычно попозже приходит… Нет, нет, Маритта, не открывай!
На этот раз гиене план не удался. Взбешенная, помчалась она снова к цирюльнику и закричала:
— Ах ты, обманщик! Я уж тебя научу, шкуру спущу с тебя! Никуда твоя мазь не годится!
Испугался цирюльник, услышав, как лязгает она зубами, увидев, каким кровавым блеском горят ее глаза.
— Может быть, вы разрешите, почтенная госпожа, узнать, в чем дело? Я ничего не понимаю. Ага, так ваш голос недостаточно тонок? Минуточку, минуточку, прошу сесть. Сейчас у вас будет голосок бархатный, соловьиный, сладкий, как сок сахарного тростника.
Цирюльник взял большую ступку, разбил в ней сто яиц, насыпал в нее изюма, миндаля и залил медом, прибавил золотистого оливкового масла и все это тер, тер, пока не растер добела. Полученным снадобьем смазал гиене горло и обратился к ней с низким поклоном:
— Ну, теперь-то уж, почтенная госпожа Ганида, вы сможете петь даже при королевском дворе.
— Помни, если ты еще раз меня проведешь, я загрызу тебя на завтрак, не будь я Ганидой! — буркнула гиена и побежала в лес.
Подождала она до вечера, подкралась к воротам домика вдовы, постучала и запела:
— Лизетта, Лизетта, — позвала свою старшую сестру Маритта, — наша мама уже в ворота стучит.
Прислушалась Лизетта, но голосок гиены был на этот раз нежен, сладок и тонок.
— Значит, она сегодня раньше пришла, — решила Лизетта. — Пойдем-ка, сестричка, откроем ей поскорее.
Но не успели они приоткрыть ворота, как Ганида их обоих за волосы схватила, затолкала в мешок, взвалила его на спину и — бежать к работорговцу!
Радуется он, свои жирные ручки потирает от удовольствия.
— Ну, хорошо ты управилась, разбойница, — говорит он Ганиде, — теперь я уже обязательно замолвлю за тебя словечко королю. А сейчас убирайся, пока цела еще!
Ганида, обрадованная, что она таким образом избавилась от виселицы, облизала губы, махнула хвостом и исчезла.
А торговец тем временем посадил перепуганных досмерти, рыдающих в отчаянии девушек в подвал. Там было темно и холодно, как в могиле. Лишь через маленькое, забранное решеткой оконце просачивался свет.
Он бросил девушкам охапку соломы, оставил им кувшин с водой и кусок хлеба, потом с грохотом захлопнул дверь, закрыл ее на засовы. И тут же, потирая руки, принялся подсчитывать будущие барыши:
— Скоро в городе начнется торговля рабами из Африки. Пожалуй, и мне надо будет отправиться туда с этими двумя рыбками. За них мне много отвалят — уж больно они красивые!
Но оставим теперь этого торговца и посмотрим, что стало с бедной матерью.
Вернулась вдова поздно вечером домой, видит — ворота настежь раскрыты. Вбежала она в дом, зовет, кричит, ищет дочерей в лесу, но нигде ни живой души. Лизетта и Маритта как сквозь землю провалились.