По нашему судовому этикету задавать такие вопросы не полагалось, ты не имел права даже усомниться в подлинности услышанного, потому что сразу ставил девушку в неловкое положение, и она, как правило, этого не прощала, но Аня не обиделась, она рассмеялась:
— А так легче… Не надо голову ломать, да и все почему-то верят.
— А зачем, чтоб в это верили?
— Для солидности, — сказала Аня. — Ведь у каждого должна быть своя история.
— Зачем?
— Ну, если у тебя нет истории, тогда ты неинтересный человек.
— У тебя разве ничего не случалось в жизни?
— Ого! Еще как случалось! Я ведь на «скорой» работала. Ноль три. Ну, такого за два года насмотрелась!.. Могу до утра всякие истории рассказывать.
— Ну и рассказывай.
— Но они же без красоты. В них только одни страдания. А хочется, чтобы как в кино…
— Ты же умная девчонка, Аня!
— Это кто тебе сказал?
— Я и сам вижу.
Ну, тогда вот что, — сказала она, — если ты иногда будешь приходить к нам в госпиталь в гости, я буду очень рада.
Так мы с ней подружились… А сейчас я сидел в сестринской, пил чай и думал: о чем может Ник-Ник говорить с Юрой? Да и вообще, как он ко всему этому относится?.. Все-таки удивительно переменчиво бывает отношение к человеку. Еще вчера и даже сегодня рано утром, когда Юра появился в кают-компании, а потом в информбюро, никто не хотел скрывать к нему презрение; там, где собирались по нескольку человек, неизменно заходил о нем разговор; правда, штурманы, механики, радисты говорили об этом скупо, иногда односложно выражая свое отношение, ну, а в пассажирской службе болтали всерьез, там разбирали все дотошно и осуждали, осуждали, осуждали… И вот теперь, когда Тредубского выловили из моря, к нему стремительно изменились многие: те, кто участвовал в его спасении, говорили о нем, как о ребенке, с оттенком покровительственной ласки, — так часто говорят о спасенных, потому что само спасение, если оно кончается успешно, оставляет гордость в человеческой душе; другие жалели его, видя теперь в нем жертву, одни — несостоявшейся любви, что естественно вызывало сентиментальное умиление, другие — особых, сложных обстоятельств морской жизни… Вот так к нему изменилось отношение. А я своего не мог определить и потому-то решил навестить его: мне необходимо было увидеть Юру, чтобы понять наконец, что же на самом деле произошло. Но у него сидел капитан, потом Аня мне рассказала, как все это было…
Юра лежал на койке в госпитальной палате. Его уже привели в порядок врачи, выдержали в горячей ванне, потому что как бы ни была тепла вода, но тело у него охладилось достаточно — все-таки он около трех часов продержался на плаву. Лицо его было какого-то розового нездорового цвета; без очков, с припухшими веками, он выглядел по-мальчишески беспомощным.
Когда вошли капитан и Аня, лежал, отрешенный от всего, по стоило ему услышать голос Ник-Ника, как он тут же попытался встать, но Аня успела подбежать к нему и прижала снова плечи к подушке.
Ник-Ник сел рядом с койкой на стул, сложив, по привычке, ладонь в ладонь, и спросил негромко:
— Ну, как себя чувствуете, Юрий Петрович?
— Ничего… — с трудом ответил Тредубский.
— Врач сказал, если все пойдет нормально, буквально послезавтра вы сможете выйти на работу.
Юра не отвечал. Он смотрел на капитана распухшими глазами и, может быть, даже не видел его — если только нечто подобное силуэту.
Молчание Юры слишком затянулось, и тогда Ник-Ник вкрадчиво спросил:
— Вы так не считаете, Юрий Петрович?
Юра облизнул губы и потянулся к стакану с водой, что стоял на тумбочке, но Аня тут же подала ему, и он с жадностью выпил; наверное, его все еще продолжала мучить жажда.
— Я вообще… не смогу… выйти на работу, — с трудом произнес Юра.
— Это по каким причинам, позвольте узнать?
Ник-Ник теперь повернулся своим широким корпусом, и, как это всегда бывало, когда он слышал неожиданный ответ, в его коричневых глазах вместе с веселыми зелеными искрами засветилось любопытство.
— Николай Николаевич, отправьте меня домой… Из Дакара отправьте… Я тут больше не смогу.
— Из Дакара? — спросил Ник-Ник. — Самолетом?
— Там ведь наш аэрофлот, — кивнул Юра.
— Значит, вы уже все предусмотрели, Юрий Петрович… И кто оплатит билет?
— Я сам… могу.
— Очень хорошо, — обрадовался Ник-Ник. — Значит, мы вас списываем, вы возвращаетесь в порт и совсем уходите из флота. Так я вас понял?
Юра опять помолчал и с трудом ответил:
— Так, Николай Николаевич.
— Аня, — позвал капитан, — дайте, пожалуйста, и мне водички… Вот спасибо… Как видите, Юрий Петрович, вы и меня заставили разволноваться.