Скорпиусу всегда было понятно, когда Люциус объяснял, а вот без него…
— Кажется, да, — задумчиво протянул он.
— Кажется или да?
— Да, но разве я могу что‑то потерять, если поступлю в Гриффиндор?
— Потерять ты можешь всегда, и гораздо лучше, если будешь заранее знать, что именно.
— Но я не знаю.
— Пока не знаешь, но когда точно разберешься с первыми двумя пунктами, я расскажу тебе про третий.
И Скорпиус тогда ушел разбираться. Времени было еще очень много, и он решил, что все успеет. И наверняка успел бы, если бы не мистер Эр, который задавал все больше и больше, как будто считал, что Скорпиусу не нужно заниматься ничем кроме уроков. А еще возникали все новые и новые вопросы, а задать их он мог только одному человеку, потому что знал, что обязательно получит ответ, каким бы страшным или сложным он не был. Люциус не закатывал глаза, как мама, и не вздыхал, как бабушка, и даже не смотрел строго, как папа. Он, кажется, единственный из всех не считал Скорпиуса маленьким и глупым. И даже если тот чего‑то не понимал, Люциус не отговаривался делами или мигренью, он просто говорил, а Скорпиус слушал.
Иногда они вместе бывали на Диагон–аллее. Скорпиусу нравилось там все: витрины, суета, камни под ногами. Не нравилось только, как некоторые волшебники смотрели на них. Но Люциус как будто не обращал на это внимания, и Скорпиус тоже старался не обращать, но у него не получалось. Люциус объяснил, что кое‑кто до сих пор считает его слугой Темного Лорда, а Скорпиусу нужно запомнить только одно – Малфои никогда никому не служили. И Скорпиус верил, потому что Люциус совсем не был похож на слугу.
После таких прогулок Люциус подолгу молча сидел в своем любимом кресле у камина с кружкой глинтвейна, которая подрагивала у него в руках, и Скорпиусу почему‑то казалось, что он вспоминает прошлое.
Бывали дни, когда Люциус не выходил из своей комнаты, и тогда Скорпиус скучал. После занятий с фон Штайном он бродил по дому или сидел в библиотеке, но постоянно вызывал Мабби, узнать, не вышел ли дедушка. Эльфиха говорила, что хозяин Люциус болен, и хозяйка Нарцисса просит его не беспокоить. Выглядеть Люциус стал действительно хуже, как будто сильно устал или не выспался, и через каждые два часа пил какое‑то зелье. А еще Скорпиус знал, что ему трудно подниматься по лестнице, и папа с бабушкой тоже знали, потому что когда Люциус собирался к себе, кому‑то из них сразу обязательно нужно было наверх, и они придерживали его за локоть так, будто не хотели, чтобы он это заметил. Чаще, конечно, бабушка, потому что папа обычно бывал дома только по вечерам. А однажды Скорпиус слышал, как бабушка предлагала устроить комнату внизу, в маленькой гостиной, но Люциус сказал, что пока он в состоянии ходить, никаких дополнительных комнат ему не нужно, а когда будет не в состоянии, они тем более не потребуются.
Скорпиус как‑то спросил его, почему он не аппарирует, но оказалось, что единственное место, в котором можно аппарировать дома, это холл, все остальные комнаты от аппарации защищены специальными чарами. После этого Люциусу пришлось весь вечер рассказывать о чарах и заклинаниях. Конечно, Скорпиус еще не мог колдовать, но заклинания запоминал с удовольствием, а Люциус показывал ему самые разные. Больше всего Скорпиусу нравилось «Акцио», потому с его помощью можно было призвать самые разные вещи с какого угодно расстояния. Один раз Люциус призвал папино любимое перо, белое с черными крапинками. Оно вылетело из окна и спикировало прямо Люциусу в руку, а следом чуть не спикировал папа, который перегнулся через подоконник и прокричал, что он из‑за них когда‑нибудь попадет в Мунго. Но Скорпиусу показалось, что он не очень сердился.
А однажды они вдвоем сидели в беседке. Скорпиус ел яблоко, а Люциус читал «Ежедневный пророк». Вопрос возник как‑то сам собой, и Скорпиус, разумеется, его задал. Он уже давно думал о том, откуда берутся друзья и как их выбирают, но почему‑то только сейчас догадался спросить. Люциус отложил газету.
— Как только ты начинаешь их выбирать, они перестают быть друзьями. Друзей нельзя выбрать. Они просто есть. Или их просто нет. Понимаешь?
— Не очень, — признался Скорпиус.