— Что это ты, Волк, на ночь-то глядя, купаться задумал?
Выбрался Волк из воды, поплелся домой. Пройдет, пройдет, да оглянется. А Енот стоит, ухмыляется.
«Ах, дурак я серый, — ругает себя Волк, — из ума выживать начал, старый! Ишь ведь, какое померещилось: месяц в воде за гуся принял».
Доплелся до норы, свернулся калачиком, дрожит от холода, прикрылся хвостом, чтобы согреться — за нос что-то царапнуло. Хвать зубами — репей!
— А все-таки лиса ни при чем тут, — сказал Волк. — Примета есть примета. Был бы сам половчее, посмекалистей — и не ложился бы теперь спать на голодное брюхо… Ап-ап-ап-чхи! О, вишь, и правда… А зачем на голодное? Примета ведь на целые сутки действительна. Вот пойду сейчас в колхозную овчарню, и уже где-где, а там улыбнется мне счастье.
Но у колхозной овчарни счастье Волку попалось цепкое, как схватило его за ногу, так и не выпустило: в капкан попал.
— Да, мудры твои приметы, Николка, — закончил с усмешкой дед Матвей, — ничего против не скажешь. Точь-в-точь, как у Лисы Патрикеевны.
Чужим умом
умяный с мороза, Костя вбежал в избу. Николка сидел за столом и читал книгу.
— Ты почему в школе не был, Николка? — звонко спросил он прямо с порога.
Николка показал пальцем на шею, обмотанную шерстяным шарфом.
— Простудился, — прохрипел он, — горло вот заложило и температура.
Костя достал из сумки тетрадь и подал ее Николке.
— Вот твоя контрольная. Евгения Викторовна пять поставила! И мне пять. Хорошо, что твоя шпар…
— Тс-сс, — шикнул на него Николка и показал глазами на дедушку Матвея. Говори, мол, да не проговаривайся.
Дедушка Матвей, который с самого утра был занят починкой ременной сбруи для своего колхоза, не торопясь, отложил в сторону покрышку от хомута и, покряхтывая, распрямился во весь свой чуть ли не двухметровый рост.
— Ты чего ж не раздеваешься? — спросил он Костю. — Пришел к другу — так будь как дома. А я вам сказку между тем расскажу.
— Много всякого на свете творится, да не про всякое в сказке говорится, — начал дед тихим голосом. — В глухом бору, под сосной вековою, в берлоге, родился у бурой Медведицы один-разъедный сыночек — толстопятый Мишатка.
Как подрос он немного, сказала ему Медведица:
— Ну, сынок, собирайся-ка со мной в лес. Наступила пора обучать тебя лесной грамоте; по каким тропкам ходить, с каким зверем дружить, как с голоду не пропасть и в капкан не попасть.
А Медвежонок ленив был да избалован: замотал головой, заупрямился.
— Какие еще мои годы, — говорит, — успею. Подремлю-ка я лучше, мама, на солнышке.
— Что ты, сынок, — убеждала его мать ласково. — И так вон распух весь. От долгого ведь сна не прибавится ума. Пойдем.
— Успею, — заладил свое Медвежонок.
И подобру с ним мать разговаривала, и отшлепала даже немного, но уперся на своем Мишатка, точно на пень наехал: не своротишь — и только.
Через неделю опять слышится из берлоги голос Медведицы: ругается.
— И распоследний ты лентяй!.. И взять бы вот прут, да прутом тебя!..
— Отстань, мать, — отмахивается Мишатка. — Надоело! Ну, чего пристала?
— Эх, Миша, Миша, — закачала головой Медведица, — на деревню иду ведь… Надо же тебе знать и как ко двору подойти, и как теленка задрать неслышно, и как целым-невредимым от собак уйти. Много премудрости всякой. А потом и здоровье мое не то, что раньше: стара становлюсь. Свалюсь вот совсем, кто тебя на ум-разум наставит?
— Ой, мать, ну хватит! — отвечает Мишатка. — Вот вырасту, силенки наберусь, и грамоты никакой не надо! И тебя на старости лет кормить-поить буду.
Тяжело вздохнула Медведица и подалась одна на деревню.
А Мишатка в берлоге полеживает, брюхо поглаживает. Днем спит или с мухами воюет, ночью тоже спит или на звезды удивляется: вроде и близко, а не достанешь.
Сутки миновали, вторые: ждать-пождать — нет матери. Голодно Мишатке. Перекатывается он с боку на бок, а сам думает: «Хоть бы косточку теперь какую-нибудь». Только где ж ее взять, эту косточку? В берлоге подчищено все, а наружу выйти лень, да и боязно. Однако голод — не свой брат. Вспомнил Мишатка про рыбу, что мать частенько приносила к обеду и покосолапил к реке.
Подошел, встал на камень, глянул в воду, а со дна реки косматая морда смотрит на него и жмурится. Мишатка с перепугу ка-ак по той морде хлопнет — и в рот лапу, и заскулил: