— Помалкивал бы уж, — зло проворчал Бурундей. — Кто-кто, а ты-то должен понимать: чем больше соберешь, тем дольше проживешь. Так-то.
— Э, брат, лишнее-то как есть погниет. А запасец, в меру у нас у каждого имеется. Не все же время работать, надо и порезвиться. А ты бы так, брат, бросил бы всех чуждаться, стал бы жить для других, глядишь и другие бы жили для тебя.
— Сегодня гуляем, завтра гуляем, а черный день?
— Эхе-хе, — вздохнул брат, — и в кого ты в роду скупой такой?
— Скупо — неглупо: сытно и любо, — обрезал Бурундей.
Но вот постигло бурундуков горе. Два лета подряд недород на орехи был. А на третье и урожай был хорош, ветки от орехов до земли гнулись, но зима легла ранняя да жестокая, намела сугробы высокие, а следом гололедица ударила. Вот и пришлось худо бурундукам. Да не одним бурундукам, а и мышкам сереньким, и птичкам-кедровикам, и белкам-скакуньям, и сойкам-крикуньям, — всем, кто зиму осенними запасами живет. А долго ли проживешь, когда с осени запасти не успели? Покуда могли, — делились, а тут время пришло и делиться нечем стало — хоть криком кричи…
Долго крепилась серая Мышка: и голодно — невмоготу, и на поклон к скупому Бурундею идти не хочется.
Однако не вытерпела, пошла.
— Бурундей, Бурундей, зернышек не пожалей. Все под снегом глубоко, весна, страх как далеко. Не дотянуть.
— Хи-итрая, мне, что ль, не надо? Вас тут ой-ой сколько! Всем давать — много будет. Проваливай!
Ушла Мышка, заплакала. А у норы бурундука уже Белка прыгает, на лапки дует: замерзла, бедная.
— Будь милостив, Бурундей, угла не пожалей: пусти с детушками погреться. Мороз сосну расколол — на снегу оказались.
А Бурундей и дверь не открыл.
— Что мне за дело до тебя и детей твоих. Хоть позамерзайте, не жалко…
— Ну орешков каких-нибудь дай. Сам знаешь, когда сыт — и мороз не страшен.
— Сегодня вам дай, да завтра вам дай, а сам по миру ступай? Так выходит?
— Ты же мне дядя, как-никак…
— Эка, ты… Дядя! Проваливай!
Только отошла Белка, а брат — на порог.
— Брат, а брат, одолжи, чем богат. Не сам пришел, — нужда привела.
— Что?! Пробегал, проскакал? Не я ль тебе говорил…
— Сам знаешь: зима подвела. Я ведь не для себя прошу: там у многих бурундята маленькие, спасать надо… Я же не чужой — брат твой родной.
— Брат, брат!.. На всех не напасешься… Вот орех, тебе одному, а больше не спрашивай. У самого чуть-чуть осталось.
Глянул брат, а орех-то трухлявый.
— Подавись ты им! Тьфу!
Бросил орех Бурундею под ноги и ушел ни с чем.
А все это время, пока то тот, то другой к Бурундею приходили, Заяц поблизости вертелся и слышал все. Зайцу-то что: шубка у него теплая, кустиков молодых вдоволь — грызи только, а гололедица даже и к лучшему: и от лисиц убегать лучше, и следов не остается. Одна забота: бегай по лесу да разузнавай, что где делается. Трус он, Заяц-то, а любопытный, и сердце у него жалостливое. Услышал он про белкину беду, присел у кусточка, задумался, как бы это Белке помочь, и придумал.
Прибегает к ней и говорит:
— Пойдем, Белка, определю тебя.
— Куда?
— А ты меньше разговаривай. Забирай детишек!
Белка рада-радехонька. Свистнула она по-своему детишкам, поскакали они за Зайцем.
А Заяц — прямиком к медвежьей берлоге, стучится в дверь:
— Михайло Иванович, а Михайло Иванович, отопри-ка на минутку!
Долго Медведь ворочался, никак проснуться не мог, еле глаза продрал.
— Кто там еще?
— Это я, Заяц, сосед твой. Пусти, Иванович, Белку погреться. Детишки у нее позамерзали — зуб на зуб не попадает…
Закряхтел Медведь:
— Ой, холоду вы мне напустите. Да ладно уж, пусть войдет. Места на всех хватит. Нырнула Белка с детишками под теплый медвежий бок, а Заяц уже за лосями помчался, только пятки сверкают. Всех собрал, что в лесу были.
— Лоси рогатые, лоси косматые! — обратился к ним Заяц, — бурундуки с голоду помирают: льдом весь снег посковало — до земли не дорыться. Выручайте бурундуков: разбейте им лед. Что вам стоит?..
Набежали сохатые к бурундукам. Раз по орешнику прошлись, в другой, и как не было ледяной корки: копыта-то у них острые, как железо.
Благодарят бурундуки лосей, а больше того — Зайца. Тут и Мышка прибежала. Юркнула в разрыхленный снег — тепло ей, и зернышек в прошлогодней траве сколько угодно.
Долго лежала зима да потрескивала. Но вот расступились тучи снежные, отогрелось небо ясное, проглянуло солнышко красное. Ожил лес, ожили звери. Весне радуются да сил набираются. А Бурундей от жадности в щепку высох, покоя лишился: гниет у него все, проветрить бы, да погода наступила плохая.