На том и порешили. А тут и дорога о трёх ветвях под ногами уже. Камень, всё, как положено. «Направо», написано, «себя потерять», «Налево – блаженным быть», а «Прямо – конец всему!».
– Выбор богат до привычного! – сразу понял солдат. – У чертей такой же примерное было ассортимент.
– Я направо пойду, – говорит Знай. – Мой край света там.
– А я налево, – сказал Летун. – Авось город подходящий как раз и найду.
– Ну, а я до дому, – говорит солдат. – Мне всё прямо идти.
Попрощались они друг с другом, пожелали удачи в пути и направились по трём разным путям.
И вот идёт солдат дальше один, в поле ночует, в лесу посвистывает, на пригорках в небо глядит. День идёт, два, три, вот уже за далёким леском деревеньки родной дымки запоказывались. А тут Горе как раз. Уже здесь. Рядом сидит. С дорогою. И неказистое такое, как раньше даже не было. «Потрясло, видать, моё Горюшко, пока добывало обузу-то мне!», пожалел даже Горе солдат в уме. Присел рядом.
– Ну, нашло? – говорит. – Разрешение для сомнений-то?
– Как не найти, – отвечает Горе, а само уж и дышит чуть не через раз. Но ещё немного ерошится: – Ты воздуху в рот набери, говорит, чтоб не поплохело с внимания. Жениться будешь на мне! Во!.. Ну как?!!!
– Определённый страх! – отвечает солдат. – Только воздуху-то зачем было набирать? Жениться дело хорошее, союзное. Хоть пять раз! Счастье ты моё ненаглядное!!! Прямо счас и начнём?
– Солдат, ты очнись-то хоть в жизни раз! – посоветовало Горе в отчаянии. – Не пять, а один! Ты хоть посмотри внимательно, кто перед тобой вот это вот есть! Я ж Горе, – говорит, – твоё, а не соловьиная трель!
– Не горячись! – отвечает солдат. – Теперь не можно Счастье моё Горем называть. Я и сам понимаю, может быть, в чём вкус, в чём не вкус. А три загадки твои по уговору выполнил, значит, правда теперь моя! И звать тебя теперь Счастьем, и стремиться тебе всегда теперь к красоте самопроизвольно. Счастье оно завсегда ведь красивое!
– Пошёл ты, солдат, со своей красотой! – отвечает Горе в сердцах. – За название был уговор, а за поведение уговору никакого и не было. Зови, как хочешь, а буду, как есть!
– И правильно, – говорит солдат. – Будь! Ты у меня и так краше всех, Счастье моё!
– Погоди, не части́ с обзывательствами-то! – еле держится Горе уже на ногах. – Мы до деревни ещё не дошли и свадьбу не спраздновали.
– А у меня главная свадьба – моё согласие, – отвечает солдат. – И свадьбу сыграем, и всё будет, как положено.
– А как же краше нет? – взмолилось Горе. – Когда посмотри! Ручки тонюсеньки, ножки тонюсеньки, за ухом умею ногой чесать и старенькое уж поди совсем!
– А ты доблестями не в самый туг хорохорься. Скромнее держись, – говорит спокойно солдат. – Ты сколько лет от роду старое уж? Все семнадцать? Порядочный срок, нечего сказать! Что ж мне тогда с моими семьюдесятью делать прикажешь? А за ухом правым левой пяткой чесать – это да! Не в каждом такой талант зарыт. Ну это каждому своё на свой век выдано преимущество. А лицом беленькое, моё ты сокровище. Не даром меня по тебе грусть у всех чертей пробирала.
– А вот хвост? – достало Горе свой последний весомый довод.
– Да где ж хвост, – отвечает солдат. – Ты само на себя-то хоть раз оборачивалось? Ты уж не путай хво́ста с косой. Коса тёмная, мне по вкусу как раз. Не горюй больше совсем!
– Правда, поди? – спрашивает его тогда Счастье, которое бывшее Горе. – И у чертей тосковал?
– Верней не бывает. Скучал, – отвечает солдат.
Так и вышло вот – с тех пор Горе Счастьем и зовётся. А солдат, который за него в ответственности и до сих пор у нас в деревне живёт, чего ему! Зной-дракон к нему в гости наведывается. В карты сидят или в дело какое летают. Знай не раз заходил и Летун. Летуна на деревне приметили-то поначалу – чуть по колодцам только с испугу не перепрятались. Но солдат всем тогда объяснил, как на тот свет их троих всех не приняли. Люди поверили, отошли. Детвора с Летуном змеев по облакам стала пускать, пока он опять в город большой не ушёл – полёт свой ладить.
А Знай до края-то земли дошёл. Всё как положено – глянул за край. Только о том, что видал там – говорить не спешит. Не то чтобы жадничает, а говорит не к чему – знаю мало, мол. А кому охота дюже, пусть сам сходит, посмотрит, оно ни у кого в запрете не состоит – за край глядеть. Смотри на здоровье – вороча́ться лишь не забывай.
А как раз под пасху и случилось. Деревья кругом цвели, праздник на улице, народ высыпал – рай словом кругом. Опять же солдат на площади со Счастьем своим ребятню малую тешит. И вдруг один ребятёнок малой как заорёт во весь крик на всю улицу:
– Глянь! Летит!!!
Народ и брови вверх, что шапки ронять.
Летун. Высоко-высоко, далеко-далеко. Сам по себе и даже без подспорья летит. Руками махнёт и хорошо ему среди маленьких голубых облаков.
Народ и рты в небо открыл. Многие потом так пробовали, да вышло ли, нет – не помню уж. То дело каждого.
А солдат со Счастьем улыбнулись вслед старому доброму товарищу, да и принялись дальше на радость жить.
Сказки детского Леса. Чёрная курица, или жители подземного царства
– Выгибайся прошу не на отмерек, – попросил соловья не закуй-сениц. Где-то там далеко нам совсем не быть. – Отчего?
– Пой за ржу, – посоветовал Он, – не увидидь, оттого и не здесь.
Из них почти никому было не смешно. Особенно когда наступала ночь.
Алёша жил в пансионате давно. Всегда. За другими мальчиками приезжали и забирали их в какие-то волшебные страны на выходные, а Алёша оставался тогда один. Жизнь была хороша. Пока был день. Днём можно было жить, как захочешь, а ночью оставалась только страшная чёрная дверь.
С лучами заходящего солнца уходила из мира надежда на возможную бесконечность светлого доброго дня, и оранжевые тени рисовали на стенах неверные первые контуры страшной ночной двери. Про дверь не знал, конечно, никто. Её ведь и не было. Днём. А ночью была. Дверь была соткана из ночной тишины. Из двери приходил ночью страх.
Алёша не боялся чёрной двери уже. Потому что невозможно было бояться всегда. Он только отворачивался ночью от стены, на которой была нарисована чёрная тяжёлая дверь, и спал, и всю ночь ему всегда снилась чёрная дверь в тишине. А ещё у Алёши был друг. Его звали Чёрная курица, потому что он жил во дворе с другими белыми курочками и петушками. Алёша был добрый мальчик и когда-то спас Чёрную курицу от ножа пансионатского повара и с тех пор Чёрной курицы словно не существовало для всех, во всяком случае мысли зарезать её больше ни у кого не возникало, а Чёрная курица стал узнавать Алёшу по звуку шагов. Он наклонял на бок голову смешно и словно вслушивался в землю, когда Алёша подходил к пасущимся петушкам и курочкам и смотрел на Алешу то одним глазом, то другим. Единственное чего не умел Чёрная курица – это разговаривать по-человечески, словами он произносил только встревоженное тихое «ко-к-ко-ко-о», но Алёша его и без слов хорошо понимал.
Днём было хорошо с Чёрной курицей, а по вечерам Алёша приносил ему хлебные крошки с ужина или сладкие печенья по праздникам. Но после заката солнца Чернушка, как называл Чёрную курицу Алёша, становился сонным, как другие петушки и курочки, и они садились все на жёрдочках – спать, а Алёша оставался один. Он редко рассказывал Чёрной курице про страшную дверь, потому что тогда Чёрный курица делал особенно озабочено и встревожено своё «ко-к-ко-ко-о», а Алёша не любил его напрасно тревожить.