«Доброе Утро, малыш!..», понял Алёша где-то глубоко внутри себя, словно во сне, вздохнул и подумал: «Доброе Утро, Чернушка! Жалко всё-таки, что нельзя тебя видеть…»
– Почему же? Смотри!!!… – засмеялось кругом ВСЁ и целые россыпи цветных искорок забились, запрыгали радостными созданиями в темноте.
Искорок было много совсем. Они сыпались отовсюду и щекотали собой глаза. Алёша засмеялся, как мог. Оказалось, что тихо, совсем не нарушая тишину, он мог смеяться. «Теперь – в миг!», сказал Чернушка издалека изнутри.
Миг был здесь.
Вход в него находился за чёрной нишей глубокой маленькой дверки, что была рядом справа. «Только не разбуди тишину!..», послышалось Алёше тихо совсем. Алёша мягко положил ладонь на сырой твёрдый камень дверки, и тяжесть дверки ушла в пустоту.
Тихий свет мириад невидимых очень далёких отсюда свечей освещал крохотную залу. В зале спала тишина. Тишина спала в одинаковых маленьких кроватках, вдоль стеночки залы и надо было очень тревожно идти, чтоб не нарушить необыкновенный здешний покой. Алёша сделал первый шаг, третий, второй и понял, что дорога в тишине необычайно далека. Он не видел себя, лишь сиреневый свет, окружавший его, говорил ему, что он всё же находится здесь, ноги же лишь изматывались в неземном пронзительном щёкоте и почти не умели идти. Шаг за шагом давался с трудом, а впереди была только подрагивающая сиреневой дымкой даль. Алёша очень медленно обернулся назад, посмотреть. Посмотрел… Позади была даль. Неизмеримо далёкая даль, абсолютно такая же, как и впереди. Но до чего хорошо, до чего же тепло и спокойно здесь было идти!.. Рядом тихо спала тишина. В кроватках вдоль стеночек освещённых ничем. И здесь не надо было шуметь. Здесь невозможно было быть не в тишине…
Но повод для бытия, как всегда, нашёлся. Он висел на стене. Вверх тормашками. И изо всех сил делал вид, что он есть.
– Попугай!.. – ещё вполне приличным шёпотом представился персонаж, и Алёша увидел, что он стоит посреди узенькой комнаты-залы, такой же, как только что, только без бесконечности там, далеко, впереди…
Алёша улыбнулся тихо и посмотрел назад. Сзади тоже бесконечности не было, а была только маленькая дверка, через которую он вошёл в каких-то нескольких десятках малых шагов. Алёша посмотрел на жалобную птицу с топорщившимися от стены глазами, а это пёстрое чудо перевернулось в нормальное положение вверх головой и попросил умоляюще:
– Попуга-ай…
Он висел на серебряном, красиво блестевшем кольце, и не было решительно никакой возможности отказать в выполнении его жалобной просьбы!!. Только совершенно непонятно было, как и зачем можно его, такого хорошего, попугать!.. И Алёша спросил очень, очень, очень тихо:
– Как – попугать?…
– КАК РАДИЛ!!! – закричал попугай. – Каркадил!!! Кок-Ат-Дрил!!!!!!! – и показал зачем-то Алёше язык. Маленький и розовый. А потом сел на серебряном колечке виновато и испугано, и как бы совершенно ни при чём забормотал, поглядывая на Алёшу: – …л, л, л…
И, конечно же, всё испугал. Маленькие кроватки встревожились немедленно бело-розовыми одеялками, и из-под бело-розовых одеялок сразу же показались не менее бело-розовые ушки. Маленькие пушистые зайчатки высыпали в проход и сейчас же облепили Алёшу со всех сторон, а самый маленький прижался к нему и спросил:
– А правда вы самый настоящий большой крокодил?..
А на следующий день приехали все. Словно было не воскресенье ещё, а понедельник совсем. У каждого нашлись маленькие причины и дела провести выходной в родном пансионате, и Алёша понял, что это все просто далеко и сильно встревожились о нём, хоть сами этого может и не понимали до конца…
Весь этот день Алёша провёл на речке, и весь вечер беседовал с Чёрной курицей, который лишь один раз молвил своё суфийское «ко-к-ко-ко-о», в целом же вёл себя прилично и соглашался со всем. Только теперь его глаза неудержимо смеялись - то один, то другой. Он поворачивал их внимательно к Алёше, и Алёша начинал вдруг понимать совсем, что белая грудка Чёрной курицы чиста и красива ровно столько же, сколь и серебряное колечко… Алёша успокаивал Чёрного курицу, гладил по смоляным пёрышкам на затылке и пытался заглянуть ему в бусинки-бисеринки маленьких глаз. В глазах Чёрной курицы неудержимо прыгали и передразнивались две разных искорки, и уж их-то было ничем не унять. Ночью двери не было.
Совсем.
На следующий день был понедельник уже и почти весь день – занятия.
Вечером Алёша скорей. Он пошёл к Чёрной курице. Чёрный курица сидел вполне независимый в самом дальнем углу. Где никто. И Алёша еле нашёл.
– Как же так? – он спросил. – Там не было больше двери! Совсем!…
– «Ко-к-ко-ко-о»… – предупредил Чёрный курица.
– Понимаешь – совсем? – ничего не понял его вовсе Алёша.
– «Ко-к-ко-ко-о!»… – сказал Чёрный курица глазами к земле.
– Навсегда? – спросил Алёша.
– «Обернись», – он услышал очень глубоко внутри.
Алёша обернулся, позади шёл пансионатский повар с ножом. «А и вот ты где – беглянка наша тревожница! А мы её сколько шукам! Дело разве что?..».
Алёша как-то сразу тогда понял всё, и его не тревожили больше пустяки – «навсегда» или не «навсегда». Он схватил к себе Черного курица и взлетел на забор. А с забора он просто упал… Ударился и побежал. Прикрывая всем собой Чёрного курицу.
Долго ли коротко? У каждого сердца неостановимый запас в затаённой красивой глуби?
«Ко-к-ко-ко-о…», сказал Чёрный курица, и Алёша остановился, дыша иногда, а иногда и забывая о том…
Он был в лесу. Солнце последним краем поглядело ещё на мир и ушло, и лес стал тёмным сразу совсем. Сумерки стягивали горло собой, и хотелось кричать. Алёша понял, что заблудился нечаянно совсем и всё чего бы он только хотел – найти дорогу назад и чтобы Чернушку никто никогда не обижал.
«Ко-к-ко-ко-о…», тихо совсем, словно из последних сил, сказал Чернушка и клюнул сонно носом песок. Они стояли возле птичьего домика во дворе пансионата, и солнышко только садилось ещё. Алёша почувствовал вечерний ветерок на лице. Тёплый. Пора было спать. Тогда он бережно взял Чёрного курицу на руки и отнёс в домик для птиц, а сам пошёл в столовую комнату, где все мальчики собрались уже ужинать.
А недели словно и не было. Алёша учился, не замечая, отдыхал, не замечая, спал, не замечая, потому что чёрной двери не было больше нигде – ни на стене, ни во снах.
Алёша не тревожил больше Чёрного курицу, он приходил к нему каждый вечер и просто кормил его крошками. А в конце недели уехали все. И Чёрный курица пришёл.
– Алёша, пора… – послышалось Алёше в себе. Чёрная дверь была.
Чёрная дверь была приоткрыта только наполовину, и узкая полоса чёрного света лилась из неё в ночной полумрак спальни.
– Чернушка, ты где? – позвал Алёша, и в коридорчике вдруг погас свет.
Темно стало везде, и в Алёшу холодными коготками стал вползать прежний, неуверенный страх.
– Чернушка… – позвал ещё раз Алёша и, ему показалось, услышал звуки осторожной тёмной капели, исходившей из непонятно откуда…
Ему вспомнился почему-то пансионатский повар с огромным ножом, только он сейчас был невыразимо страшен Алёше своею всё исполнявшей громадностью. Его не было нигде, но Алёша боялся его так, словно он был.
«Чернушка, ты где?!!!», чуть не закричал Алёша, но горло его было стиснуто вязким страхом, и в тишине только тихонько скрипнула тяжёлая чёрная дверь. «Что случилось, малыш…», донеслось к нему из глубины из совсем далека, «Не бойся! Думай зеркало…»
Алёша трясущимися руками отвернул душный тяжёлый край одеяла и увидел перед собой размытый контур чёрного зеркала. В полной темноте зеркало видно было словно бы ещё лучше, а в зеркале был сам Алеша, неправдоподобно вытянувшийся под одеялом до состояния форм страшного необычного повара. За спиной у него был Чёрный курица при своём полном строгом параде, нестрашный и без лица. Алёша это заметил сразу и глубоко, что хоть Чёрный курица был и без лица, но он нестрашный был совсем и непонятно как – тихо улыбался, а вот Алёша хоть был с лицом – напугал сам себя до последнего. Алёша приходил потихоньку в себя, возвращаясь в зеркале в обычный добрый свой вид.