— Беру, — сказал милиционер и вытер слёзы.
Осталось продать лишь несколько пар.
Пётр шёл домой и думал: как там тепло и пахнет кошачьей мочой и супом, как жене будет приятно, когда он скажет ей, что она самая красивая. Как он купит новый кафель и календарь на следующий год. Как жена от счастья побреет ноги, и всё будет хорошо.
На повороте, у замёрзшего куста черёмухи, его толкнули в спину, потом ещё раз, как будто лопнули позвонки.
Пётр упал на бок, слыша хруст сердца в снегу и не зная о плоской дыре в спине, и почти не чувствуя боли.
Пётр увидел: лысый Грисюк подпрыгивает и убегает с последней охапкой «Мерилин», бросив измазанный чёрным нож.
Пётр подумал — вот, наверно, его дома ждёт сестра, вот, наверно, обрадуется, вот, наверно, будет хоть один день веселья, впрочем, что ей без ног, с рождения не знать ног, да и всё белым-бело, всё давно уже занесло снегом.
АНТОН
Всегда найдётся добрая близорукая душа, сплюнет и скажет: неправда, всё не может быть настолько плохо.
В конце марта один мужчина выбросил в мусоропровод двухлетнего внука своей любовницы. Соседи выбежали на рёв и вызвали кого надо, мужчину нашли, надавали ему слегка по морде, посадили напротив видеокамеры, а потом следователь с длинной, похожей на кишечник улыбкой, включил запись.
Я решил не обрабатывать её литературно. Только выкинул наводящие вопросы. Пусть будет, как было. Мужчина смотрел прямо в камеру, иногда запинался, закрывал глаза и сглатывал, и говорил вот это, дословно:
— Пришли домой. Решили немного выпить. Анна Петровна пошла ребёнка укладывать. Точнее, было непонятно, кто кого укладывает, она его или он её. Она была очень сильно пьяная. Потом я сел в большую комнату смотреть кинофильм «Штрафбат». Ребёнка отнёс к бабушке. Но он начал бегать. И пищать. Водки у меня оставалось где-то ноль семь. Ну вот. Прошёл ещё час. Я сидел, пил. Ребёнок вроде угомонился, потом обратно прибежал капризничать. Я ему два раза сделал замечание. Потом нечаянно его толкнул. Я хотел его просто тряхануть, но он у меня вырвался. Потому что был в маечке и трусиках и упал навзничь. Это в большой комнате у меня. А там у меня ковёр и дальше ковра идёт паркет уже. И я нечаянно — я сделал это не специально — я испугался — я увидел, как ребёнок качнулся головой назад и захрапел. Я его поставил в большой комнате и начал приводить его в порядок. Испугался, что что-то произошло. И он вдруг замолчал, ребёнок. Я по состоянию эффекта, я не знаю, как это произошло, решил избавиться от ребёнка. Темно было и никого не было, я открыл две двери и аккуратно вынес ребёнка к мусоропроводу. И кинул его туда. Потом пришёл домой, схватился за голову — что я натворил — чуть с ума не сошёл. До утра сидел. Продумывал, что делать. Я правда подумал, что ребёнок уже погиб.
Дело было на Канонерском острове — дюжина домов, полтора завода и туннель на большую землю. Бабушке Анне Петровне было только сорок два, молодая бабушка. Спьяну она всегда плакала, раздевалась перед зеркалом и мяла груди, рассматривала тело, все его складки и волоски, и плакала, что молодости вообще не было, а были какие-то вонючие прыжки и повороты, и всё закончилось островом. Анна Петровна любила своего мужчину — он был моложе и драл её, как молоденькую. Но у него был щенок ротвейлера, очень шумный, и мужчина выбросил его в окно, и тоже потом плакал, они потом вместе с бабушкой плакали, она голая, а он в брюках.
У ребёнка из мусоропровода была и мать, не только бабушка. Таня родила в пятнадцать, от мелкого и тупого, который, впрочем, любил её, девочку. Она торговала в магазине водкой, потому что больше нечем было торговать. Пенсионеры называли её проституткой и норовили взять в долг. Когда ей сообщили, Таня упала на пол и закричала, глаза у неё стали как снег с кровью. Она очень хотела к сыну, в больницу, но надо было работать с девяти утра до одиннадцати вечера, каждый день, потому что иначе вместо неё посадят таджичку. Поэтому в больницу Таня не пошла, и в реанимации не знали даже, как ребёнка зовут — Антоном — знали только про все его ушибы и переломы, а как зовут, не знали.
— Ничего, нового родишь, — сказала Анна Петровна, когда Таня вернулась с работы. — Молодая ещё, сука.
— Я не хочу нового, мне очень нравится этот, — сказала Таня.
— Не спорь с матерью. Родишь нового! А моего мужчину не вернёшь! Не вернёшь, поняла? Его засадят лет на десять, маленького моего.
— Он же грубый. Бил тебя.
— Он-то меня бил, а у тебя вообще никакого. Когда сын сдохнет, совсем никого не будет.