- Да, - из глубины ответила курочка.
- Вместо обещанного яйца ты, кажется, приросла к старику? - мягко пошутила мышка.
- Я забыла, я всё забыла... - курочка не понимала толком, где она находится.
- Встрепенись, пожелай чего-нибудь. Пожелай оказаться на вершине самого высокого дерева, - посоветовала мышка.
Курочка с трудом вспомнила, что вокруг избы густой лес. С трудом она вспомнила, как выглядят деревья. Прежде она предпочитала смотреть на их корни. И теперь ей тем более трудно было представить их вершины.
- Иди, я тебе кое-что скажу, - поманила курочку мышка.
Курочка с трудом встала, проковыляла, но вдруг ощутила потрясающую легкость, почти невесомость и... Силу.
- Ах, как легко! - восхитилась собой Ряба. И принялась летать по избе совсем по-птичьи.
Мышка смотрела на неё и звонко смеялась, а потом напомнила:
- А яичко где? Нет яичка...
- Нет, - недоуменно вторила Ряба, словно сама его спрятала.
- А какое могло быть яичко, - играла мышка.
- Ах, какое могло быть яичко, - весело вторила курочка, но на секунду ей захотелось представить, какое же могло быть яичко. И как только она себе явственно представила, мышка восторженно воскликнула:
- Какое прекрасное яичко!
Настоящее Золотое яичко лежало там, где сидела перед тем курочка Ряба.
- Яичко, яичко! Золотое яичко! - счастливо пищала мышка. И вместе с курочкой они долго скакали около него.
От гвалта старик разморозился. Машинально нащупав яйцо, он встал с лавки и решил, что пора поесть. Не глядя никуда, он долго чесался и ковырялся. Потом посмотрел на стену и тихо сказал:
- Есть давай.
Старуха подняла глаза. Нежно взглянула на осину, перевела взгляд на деда. И тут взгляд её уперся и застыл. В старике нечто ожившее взлютовало, он швырнул в старуху яйцом. И старуха взорвалась гранатой:
- Миленький, родименький, пробудилися, напочевалися, князюшко моё сердешное. Яишенку тебе, яишенку с дороженьки. Старуха проворно бросилась под лавку, куда закатилось яйцо, и победоносно устремилась к мисочке. Она стала стукать яйцом о край. Ан, оно не колется:
- Чтой-то со мной. На-ко, стукни, владыко.
Дед, молча, хрястнул яйцом о мисочку, и глиняная мисочка раскололась. Дед очумело, очень осторожно положил яичко на стол, собрал осколки мисочки в кучу и рявкнул:
- Ты за что, окаянная, мне жизнь ломаешь? - и ткнул пальцем в направлении яичка.
Старуха смотрела на него влюблёнными глазами:
- Я что ж, я ничего ж. Я заварю его - разварится, авось, владыко, - лепетала она заворожённо.
Мышка решила спасать яйцо. В одно мгновение она оказалась на столе и, словно кнутом, щёлкнула хвостом по яйцу. Золотистое курочкино яйцо закружилось, поплыло по столу и со стола вниз, об пол. Оно со звоном распалось на две половинки, а из разбитого яйца выпорхнула тень, устремилась к Рябе, коснулась её и растворилась в курочке. Ряба подхватила мышку и стрижём вылетела из избы.
Дед ничего не понял, но слеза обиды навернулась и потекла по щеке. Старуха закрыла лицо обеими ладонями и, рыдая, ушла за печь: ей померещилось, что улетела душа осины, так утешавшей её. Безумие в ней дёргалось квакающим лаем. Дед, усугубленный бабьими звуками, выпустил ещё одну слезу, махнул рукой и высунул голову в маленькое окошко, куда выпорхнули наши "астронавты".
Ряба совершила прощальный вираж, на мгновение в ней вспыхнуло нечто сексуальное, и она вернулась в дом:
- Я не могу. Их так жалко. Это я виновата - вместо обыкновенного яичка я снесла Глупость.
- Это только начало, - ответила мышка. - Летим.
- Погоди, - ответила Ряба мышке и подошла к деду. Смиренно, уже без криков появилась и старуха. Ряба нахохлилась и очень торжественно им пообещала:
- Не плачь, дед, не плачь, баба. Я снесу вам простое яичко.
- Авось, - пробормотал дед в смиренном безверии.
Старуха посмотрела на деда, и лицо её прояснилось.
- Пора, - сказала мышка.
Ряба странною птицею редкими взмахами крыльев взметнулась к чистому небу, по которому медленно катилось оранжевое солнце.
Баба-Яга ждала "девочек", как называла про себя мышку и курочку. При этом одновременно мастерила кулебяку, которая в каргопольских местах, откуда была она родом, приводила в такой неистовый ужас Обывателей, что иные, столкнувшись с кулебякой, - умирали мгновенно. А редко выживавшие впадали в мезумие, от чего медленно истаивали в сомнениях, что было ещё страшнее. Кончина подходила очень пугающе: жертва теряла правильность дыхания и понимания; безотчётно, словно жуя тьму, человек переставал знать то, что знал; пропадал неведомо куда вдох, словно жизнь входила теперь только одной ей ведомыми путями; выдох становился тягостно продолжительным, и с ним, с выдохом, уходили силы и внятность. Это было не почтенное умирание, а издыхание. Кулебякой даже не пугали, так ужасала она жителей каргопольских мест.