Как трудно жить с ветром. Он твой и не твой, как все. Он здесь и не здесь, как все. Слезы и нега, терзания и наслаждения. Она знала уже все тайны ветра, и тело её помнило всю гамму поцелуев ветра. Голос ветра стал понятным и родным. Нет в человеческом языке слов ветра, надо понять язык ветра. И она научилась.
И наступил момент, когда тело устало от прикосновений. И жен-щи-на снова училась. Она давно умела призывать ветер, и он являлся. Она научилась отстранённости, и ветер не мог уже её достичь. Давно уже он временами представлялся её ребёнком. И теперь она готови-лась уйти в тот мир, где нет ветра. В своё время он сам поведал ей о том, что он не вездесущ, что есть миры, куда его не допускают, ибо ветер от несовершенства. Ветер живёт в мире относительности. В Веч-ности ветер смешон, ибо он - лишь стихия, и дух человеческий живёт выше его. И всё свершившееся - от несовершенства земли, людей, ибо ветер внутри нас. Ветер внутри нас и ветер снаружи нас рождает порывы, одни лишь порывы. И когда женщина поняла это, ветер отлетел, и стало тихо...
Лосёнок
Одиночество делает эмоции вялыми, а мысли чахлыми. Лосёнок был уже достаточно взрослым и знал кое-что о мире. Он владел лёгкостью и стремительностью. И очень любил их. Лосёнку доставляло неописуемую радость устремляться и навстречу, и на встречу.
Но бывали периоды, когда наступала интермарность. Тогда не было встреч, не было стремительности и уж тем более лёгкости. Время обтекало лосёнка, он чувствовал его движение своими трепетными боками, но внутри потока была опустошающая неподвижность. Внутри каждого потока есть недвижность. Это и есть интермарность. Попав в неё, всё живое становится бессильным, безвольным, как смерть при жизни. Интермарности лосёнок боялся пуще западни и капканов, но он знал, что надо переждать. Просто переждать.
Так оно и случилось. Поток свернул, интермарность исчезла, одиночество растворилось. Вновь появилась лёгкость, вновь обрелась стремительность. Лосёнок рванулся навстречу друзьям, он нёсся, не различая пути. А место встречи уже давно развевалось на его рогах холстиной. И он всё никак не мог достигнуть его...
Ну, что ж. Встреча не состоялась...
Павлинье перо
Кособокая и как бы припёртая к невидимости избушка принадлежала старенькому, с лучистым лицом деду. Разноцвет-ными мордами - свекольными, морковными или бакла-жанными местные жители воспринимали мысли деда, как Невменяемую Вечность.
Им казалось, что он бессмертен, а потому вовсе о нём и не думали. Некая извечная тыквенность отличала местных от деда. И дед был без лица, а с освещённой отречённостью вместо него. Все знали достоверно, что дед в рот никогда ничего не закладывал и не совал, а у других во рту всегда что-нибудь похрустывало да почавкивало, а в брюхе урчало, как в душе. Оттого все обитатели жили по грядкам или в хлеву: обеспокоенность пожёвывания делала соседей непрестанно трудолюбивыми. Дед относился к односельчанам, как к самопоедающей себя репе. Сам же был бесконечно озадачен: в незапоминающей себя юности дед видел раз перо, павлинье перо. С тех пор оно напрочь лишило его простоты и песенности - образ пера чаровал и не отпускал взор его души. Полжизни старательно рубил топором, страдалец, из поленьев копию одолевающего казуса, то самое, потрясшее навсегда сознание, павлинье перо. Полжизни рубал дед портрет пера, а потом понял ошибочность своего нутра и приступил иначе. Он поставил перед перекошенным от обречённости своей неказистой окраинной избёнки узловатую, но свежую, как невеста, берёзовую культю, сам пристроился на крыльце против, шагах в трёх. И весь собрался в единую мысль: он заставлял себя узреть внутри полена павлинье перо. Благодаря усилиям и времени перо внутри полена становилось всё отчётливее, а однажды, наконец, оно так внятно взглянуло своим пронзительно-изумрудным оком изнутри полена, что с дедом сделался катаклизм - он окончательно потерял себя и мир. Отшельником взирал он на зеленеющее око и уже перестал понимать, кто на кого взирает. Тогда случился другой катаклизм. Отшельник ощутил себя тем самым зелёным оком на пере. Весь в себе съёжился. И вдруг оказался текучим. И вытек сквозь кружок изумрудности насквозь. Дед обнаружил себя по другую сторону, за поленом, что понять было невозможно... Впрочем, дед никогда не был склонен к пониманию. Его просто озадачил вопрос: "Как быть?", обойти ли чурку своим ходом или протечь назад, как втёк.