– Не повторяйте чужих сплетен.10
– Я не осуждаю её!– слабо отмахивается просительница. – Да, когда-то Констанция любила его. Они во многом были похожи, – лёгкие, весёлые… Теперь же он просто неудачник. Что ей до его музыки?
– Хотите продлить его дни? – перебиваю я.
Она пытливо заглядывает мне в глаза.
Я усмехаюсь:
– А если это будут лишние года мучений? Ради чего?
– Но его гений…
– Возможно, он уже всё сказал, – ядовито замечаю я. – Вашу хорошенькую головку не посещала мысль о том, что Господь милосерднее, чем люди привыкли думать?
Она в волнении поднимается с места. В её взгляде загорается недоверие, смешанное с удивлением.
Я делаю рукой неопределенный жест:
– Менее всего хотел бы прослыть обманщиком.
«У Бога – людей много: умирает не старый, но поспелый!» – мог бы напомнить я. Но спорить с людьми – неблагодарное занятие.
*****
Магдалена ушла, не оглядываясь.
Она заплатит изувеченным лицом11. Не я тому виной: ревнивая Констанция шепнёт словечко ее мужу. Я не назначал цены.
Они сами – как и все остальные! – избрали свой удел.
Но я устроил Моцарту красивую легенду. Последние дни мастера я наполнил работой, составлявшей суть его бытия, – и поверьте: сочинительство изрядно скрасило его муки. Свои угасающие силы он потратил на созидание. А люди – эти существа, чья память устроена так скверно, – запомнили не вспухший от болезни труп, но таинственную историю про Человека в чёрном.
*****
Вот и всё. Мои легенды всегда с плохим концом. Для того, кто просит.
Что далеко ходить? Вот, например, Сальери. Мало того, что прослыл отравителем, – замечу, совершенно незаслуженно! – так и дни свои окончил с помутившимся рассудком. А ведь всего-то и греха, что позавидовал … Я рассказал гостю и о нём, но мой сегодняшний проситель опять не уловил намёка, и начал торг.
Что ж, каждый сам вершит свою судьбу.
*****
… Над морем – вечер и буйство заката. Уходит ещё один день из бесчисленной череды. В тёмной гуще вод тает багровое солнце, окрашивая небеса немыслимой палитрой красок. В такие часы я порой ощущаю неясную тоску – уход светила тревожит меня и печалит. Не от того ли я так люблю утро?
На веранде накрыто к чаю, расставлены на мраморной доске фигурки. Кстати, историю происхождения благородного напитка тоже придумал я. Да, именно ту, про вырванные веки12 По-моему, получилось занятно. Мой собеседник того же мнения:
– Ты всегда оригинален, Люцифер, – говорит он, и свечение над его головою пульсирует в такт бледным звездам. – Чем развлечёшь меня в следующий раз?
– Так, безделица… Замыслил веселую историйку для одного повесы. Для Дон Жуана14. Он приходил ко мне сегодня. Прославлю его как величайшего дамского угодника. Надоели трагедии.
– И в чем изюминка?
– Он бессилен – и не получит чувственного наслаждения. Только мнимую славу. Впрочем, я был добр к нему и даже предлагал уйти. Но он счёл, что душа – такой пустяк! А я устал напоминать, что раз её можно продать, значит, она чего-то стоит.
*****
Темнеет. Мы наблюдаем за игрой гаснущего неба. Молчим: Он знает мои мысли, мне же никогда не понять Его до конца.
Край солнца ещё горит – там, где сливаются две стихии. Я внезапно осознаю причину своей тоски: оно – смертно, а я – вечен. Кому из нас лучше?
Когда-то я сочинил Восстание ангелов и попытался занять пустующий трон. Ответом мне был этот остров, куда я сослан теперь. Иллюзия, придуманная мной.
Да-да! Мой остров, море вокруг, небо, солнце, – всё это игра моего воображения. Иначе я увижу Пустоту и она поглотит меня. Но Отец мой милосерден и оставил мне эту лазейку. На что он надеется?
Но завтра у меня будет утро. И ещё одно, и ещё… И когда-нибудь я снова придумаю Легенду для себя.
Лицедей
Длинные ряды кресел уходят в тёмную глубину пустого зрительного зала. Неяркое пятно света выделяет несколько мест в середине пятого ряда. В этом освещённом круге – человек. Искусственный свет придает ему нереальность и безжалостно утрирует отдельные черты: заставляет матово блестеть абсолютно лысый череп, наполняет чернотой полукружия глазниц, подчеркивает массивную челюсть, покрытую коростой желтоватой щетины, поперёк костистого лица разрезом скальпеля рисует жёсткую полосу губ, сжимающих коротенькую трубку, – сизый дымок тянется вверх и тает в высоте.
На сцене кучка актёров: передвигаются, жестикулируют, проговаривают вслух заученные фразы из чужой жизни, и молятся про себя тому, кто сидит сейчас в зале. Ибо он для них – Бог, Творец и Вершитель судеб.