Чей путь ты выберешь: себялюбивой гордячки Лилит или терпеливой Евы?
Они обе лишились рая30.
LET MY PEOPLE GO
– Приходи на мои поминки. Будет весело.
Чел на другом конце провода улавливает только вторую половину приглашения.
– А кто ещё будет?
– Да все! – фыркаю я. Перед внутренним взором быстренько проплывает видео ряд «ближнего круга». – Халявная жрачка и все такое. Кто откажется?
Никто. Я знаю точно.
– Оки-оки… А когда? И где?
Пошутила – и хватит.
– Как только, так непременно сообщу! – рявкаю злобной овчаркой, и отключаюсь.
Хорошо бы вырубить мобильник навсегда. Хватит ему рулить моей жизнью.
За окном – белёсый усталый вечер. Закономерный финал дня, наполненного важными и одновременно пустыми делами: звонки, встречи, переговоры, бесчисленные бумаги, – великая суета муравейника. Но в деятельности муравьишек есть некий смысл. А в моей?.. Подобное все чаще приходит в голову. Особенно, когда чувствуешь себя сдувшимся воздушным шариком, и смутно понимаешь, что тебя в очередной раз – непонятно кто – в чём-то жестоко обманул.
Плаксивый, неряшливый ветер назойливо бьётся в стекло. А не пошел бы ты тоже? – захлопываю створку у него перед носом. Он в отместку швыряет горсть блестящих капель: смотри, мол, что у меня есть! Хвастливый мальчишка… Жемчужные потеки медленно сбегают вниз, в их линзах причудливыми бликами сияют уличные огни. Но я-то знаю – всё лажа. Этот блеск так же обманчив, как и остальное.
Початая пузатенькая бутылка на столе призывно манит темной глубиной: нырни – и всё будет хорошо. Рядом надменно щурится её приятель-бокал. Я уже подарила ему несколько поцелуев, и он считает, что может теперь позволить себе снисходительный тон. Но терпкая влага его хрустальных губ – ложь. Обожжет горло, волной ударит в голову, посулит-поманит, и станет только хуже.
Последнее время во всём так. Эдакое проклятие царя Мидаса… Одна лишь маленькая разница: то, к чему прикасался царёк, – превращалось в золото. Я – обращаю сущее в разочарование.
Виной тому мои мысли и ощущения – все шесть способов мировосприятия, доступные человеческому существу. То, что я постигаю с их помощью, на поверку оказывается пустотой. Пустотой, имеющей свою цену, но лишённой чего-то главного.
Точным броском через всю кухню швыряю стеклянного обманщика в мусорное ведро. Ударившись, бокал жалобно звякает. Подумаешь! – мои надежды разбивались и не с таким звоном.
Пальцы кровожадно смыкаются на горлышке его подруги. Что, тоже хотела меня надуть? Вот тебе!.. И с размаху казню бутылку о край раковины. Я – не сдамся. Так будет со всяким, кто соблазнит малого мира сего.
Кухонные жители взирают на погром с тихим ужасом. Обделённые даром слова, свое негодование они выказывают мимикой: отчетливо читаю на деревянных мордах цвета вишни брезгливое удивление. Нет, уважаемые, трезва я… А вы мне – осточертели. Хотя бы потому, что любая ваша полочка – в цену пары часов моей жизни. А каждый из вас целиком – надгробие нескольким дням. Ибо в деньгах вы мне стоили мало, но если пересчитать на время, которое я потратила, чтобы заработать… И вы, суки, позволяете себе ухмыляться? Лишь «бошевская» физиономия гиганта-холодильника невозмутима: вышколенный слуга не станет выказывать недовольства в присутствие хозяйки. Он перемоет ей кости потом.
Обходя осколки, разбросанные по полу, гордо удаляюсь в комнату. Уютное обиталище тоже заполнено руинами дней, потраченных на его обустройство. Разве что массивная туша рояля выбивается из общего ряда – это дедушкино наследие. Мне не пришлось расплачиваться за него кусочками своей жизни.
Толстый, чёрный и белозубый – копия Луи Армстронга31 в глянце – старый инструмент улыбается. Грустно и нежно. Он ещё помнит тепло моих пальцев, а я уж и забыла, когда последний раз «стаю клавиш кормила с руки»32. Глажу его прохладный, полированный бок: нет, старик, я давно оглохла, кисти мои – скрюченные ветви сухого дерева. Нельзя петь, когда сердце немо.
В прихожей злорадно взрывается трель звонка: хотела тишины?.. Ну-ну!
В проеме входной двери – незнакомка.
Долгая пауза… Молчим обе. Я – раздраженно, она – с непонятно-весёлым ожиданием. Постепенно с чужим лицом происходит метаморфоза: размыто проступают знакомые черты – привет из ушедшего далека.
– Ёоо-уу! – унылые сумерки одинокой вечери взрезает девчачий визг. – Сколько лет! Сколько зим! Какими судьбами?..
Её плащ ложится в мои руки, – словно крылья промокшего ангела, загнанного непогодой в случайное убежище. Бережно расправляю его на вешалке… А духи она любит всё те же.