Кушла — девушка весьма образованная. Она знает больше многих. Но и она неопытна в том, что касается сердца. Она не понимает, что любовь растет, как раковая опухоль. Ее редко удается удалить полностью. Всегда остаются ползучие образования похоти и желания, которые могут трансформироваться в любовь, не успеет Кушла моргнуть своим прекрасным глазом.
В Стоук Ньютингтон на Хай-стрит спит принц. Лежащий на столе охотничий нож в ножнах из кожи газели ворочается и кряхтит. Работа до сих пор не сделана.
28
Беспокойство становится повсеместным. Никто из игроков не спит крепким сном.
Главная проблема Джоша заключалась в том, что, хлопнув дверью идеального дома, который он делил с Мартином, он теперь толком не знает, куда податься. Разумеется, у него куча друзей. И сотни знакомых. Но, если он обратится за кровом к друзьям, то волей-неволей придется рассказать правду о случившемся. Или, по меньшей мере, изложить версию, рисующую его в выгодном свете. Но Джош не знает никого, кому бы он осмелился поведать даже такую, кастрированную, правду. Одно дело — изменять, рвать прежние связи и даже открыто признаваться в неверности. И совсем другое — подвергать опасности редкий и прекрасный союз, столь ценимый окружающими. Вряд ли Джош нашел бы приветливый отклик у друзей, расскажи он им, как обошелся с Мартином — все равно что признаться в покупке меховой шубы. И даже хуже: шубу можно представить как случайный всплеск комедийного китча, генетически свойственного простым смертным. Но разрушение идеального союза никак не укладывается в китчевые рамки, и на опьянение наркотиком постмодернизма или алкоголем это тоже нельзя списать. И кроме того, Кушла была женщиной. Геям, бросающим давнего партнера ради юной девушки, как правило, не достается ни понимания, ни сочувствия. А гетеросексуала, в кои-то веки обновившего любовницу, приветствуют как героя. Вывернутый наизнанку мир — словно безвкусный особняк, полный несуразностей.
Но и это еще не все, на самом деле Джош не хочет расставаться с Мартином. Джош по-прежнему считает себя геем. Он и есть гей. Но когда он думает о Кушле, низ его живота сводит в невольной похотливой судороге. Джош вспоминает, как он целовал полные губы Кушлы, и одно лишь воспоминание о ласковом касании заводит его. Накануне встречи с Кушлой Джош не смеет дышать, а, сказав ей «привет», трепещет всеми молекулами в страхе, что она не ответит тем же. И когда она улыбается, смеется и, по всей видимости, радуется его обществу, на Джоша накатывает безумная радость. Он влюблен, и горячечное сексуальное томление выталкивает вон любую мало-мальски здравую мысль. Он помнит, что испытывал нечто похожее с Мартином. Помнит, как первый взгляд, брошенный на Мартина у кого-то в гостях, обернулся блаженной ночью потенциальной страсти. Как он провел целый вечер, рассеянно прислушиваясь к разговорам, омывавшим его, и тщился уловить запах обещанного. В тот вечер он следовал за хозяином дома из комнаты в комнату, многословно восхищаясь каждой вещью, купленной в «Хилз» или «Хабитат», и каждый раз надеясь, что в следующей комнате окажется Мартин. Джош помнит, каково это — испытывать подобные чувства к Мартину: сладкая пытка сексуальным томлением, постоянное напряжение, когда канун новых отношений поглощает без остатка, пожирает целиком. Джош знает, что томление, как и у всех долгоиграющих пар, сменилось прочной любовью, стойким желанием, совместными планами на будущее и стабильностью — они знают, чего друг от друга ждать. Открывать больше нечего. Мартин не сделал ничего плохого, он просто слишком долго любил Джоша. И ему нечего противопоставить шоку от прикосновения к новой коже.
От размышлений о желании Джош переходит к собственно сексу. Он не понимает, как так вышло, что он спит с женщиной. У Джоша и в мыслях не было, что ему захочется женщины. Он не раз обсуждал это с Мартином. Тот, испытывая себя, попробовал один раз, и этого раза ему вполне хватило, чтобы кое-что себе уяснить. Мартин проявил искреннюю озабоченность: возможно, Джошу кажется, что он что-то упускает. Мартин проявил редкое великодушие: однажды, в начале их близости, он, перегнувшись через ресторанный столик на двоих, одной рукой обнимал Джоша, а другой широким жестом предоставлял ему свободу действий:
— Знаешь, я бы понял, если бы ты захотел. Ну, попробовать.
— Я не захочу.
— Понимаю, ты уверен, что ты — гей…
Джош улыбнулся и поцеловал руку любовника:
— Я тебя убедил?
— Да, но что если…
Вопрос норовил повиснуть в воздухе, но Джош ухватил его и ловким броском вернул Мартину:
— Если я встречу хорошую девушку? Если меня вдруг потянет на других? Если тебя мне станет не достаточно?
— Да.
— Тогда, — объявил Джош с самоуверенностью невежды, — я скажу тебе правду. Но не думаю, что я обязан трахнуть какую-нибудь бедную девушку прямо сейчас, чтобы ты перестал тревожиться о нашем отдаленном будущем. Современному постфеминистскому гею вряд ли подобает так себя вести.
Мартину пришлось согласиться. А что еще ему оставалось? Возражения отбросили бы его в лагерь свиней-сексистов, а Мартин не был ни твердолобым гетеросексуалом, ни старым педиком, ненавидящим женщин. Ведь они с Джошем намеревались прожить жизнь в окрашенной левизной и радушием терпимости к любому меньшинству или большинству. Их уголок в Ислингтоне должен всегда оставаться либеральным.
Джош прокручивал в голове образ Мартина, когда тот предлагал ему шанс исследовать неведомое, прокручивал по меньшей мере минуты две, пока чувство вины не доконало его и он не вернулся к своей любимой фантазии — он и Кушла. Они с Кушлой любят другу друга, они с Кушлой спят вместе, Джош и Кушла всегда неразлучны. И всегда Джош возвращается домой к Мартину. Он хочет всего и сразу. Он не представляет будущего без Мартина и настоящего без Кушлы. Джошу, известному своей проницательностью, вдруг стало катастрофически не хватать воображения.
Джош уходит из дома без Мартина. Крепко ухватившись за собранную заранее сумку и собственную правоту, он влетает в такси. Ночь прибавила воздуху сырости. Такси отвозит Джоша в дешевую гостиницу в районе вокзала Виктория. Не в загородный дом, где он мог бы укрыться, и даже не в Париж на пару дней и ночей, где он искал бы утешения у призраков, при жизни несовместимых, а теперь соседствующих на кладбище Пер-Лашез. Джош довольствуется тремя ночами и двумя днями на третьем этаже двухзвездного отеля — частично пауза, частично покаяние. Он спит целыми днями и не может проглотить сочащийся кулинарным жиром завтрак. В его снах тесно от любви. К обоим.
Утром в четверг Джош объявляется у Суниты. В девять утра он звонит в дверь, и похмельная Сунита ковыляет вниз по лестнице в клетчатой атласной пижаме и в надежде на хорошенького почтальона с посылкой в руках — ничто иное не смягчит ее утреннюю мрачность. Она уже готова обругать Джоша, когда замечает дорожную сумку. Непривычный вид Джоша, одинокого и потерянного, смахивает последние крохи сна с ее век и внушает дикую надежду:
— В раю проблемы? Ну входи, родной, входи.
Джош следует за Сунитой на кухню — испанская глина, британский бук и шведская береза, приобретенные за один год из трех лет в мыльной опере. Сунита играла наркоманку и эмоциональную калеку. Мыльная опера заработала жизненно необходимые очки за использование азиатской актрисы, Сунита заработала кухню, потрясающую ванную, выплатила изрядный кусок по закладной и подсела на кокаин. Редкие выступления на ток-шоу и Радио-4 не успевают оплачивать новую привычку. А эмоциональной калекой она была с самого начала.
Джош выпивает два стакана клюквенного сока, съедает треть миндального круассана и берет тоненький кусочек копченного лосося. Он выкладывает Суните свою версию правды. Сунита выпивает стакан клюквенного сока, четыре чашки черного кофе, съедает два круассана, солидную порцию копченого лосося, миску хрустящих кукурузных хлопьев с орехами. И тут обнаруживает, что у нее кончилось молоко. Сунита высказывает Джошу версию своего мнения. На самом деле Сунита с радостью бы воскликнула: