А теперь очередная сионистская легенда. В ту пору проживал в Париже человек, широко известный как писатель и врач-психиатр. Его читали «от Кремля до Альгамбры» — название одной из его книг — и в Новом Свете. Это был Макс Нордау (Зюдфельд). Как и Герцль — выходец из Венгрии, но уже давний парижанин. Как и Герцль — ассимилированный еврей. Многие его читатели и не знали, что он еврей. И вот говорит легенда, что пришел к нему Герцль (он тогда был в Париже корреспондентом газеты) и сказал: «Я, кажется, сошел с ума. Все, что мы делали до сих пор, все, на что надеялись, видится мне чепухой. Есть только один путь решения еврейского вопроса — воссоздание еврейского государства.» Выслушал его Нордау и ответил: «Трудно сказать, сумасшедший ты или нет. Но я иду с тобой». Так вновь родился сионизм.
Глава одиннадцатая
Евреи, поляки, русские
А теперь вернемся в Россию — главный оплот сионизма. В самый первый момент какой-нибудь шкловский или бердичевский обыватель обратил мало внимания на арест Дрейфуса. Мало ли где что бывает. Но вот пришли вести об антисемитской истерии, захлестнувшей Париж. И тут выяснилось, что «Хаскала» кое-чего достигла. Для всех этих местечковых портных, сапожников, извозчиков, «торговцев воздухом» в середине 90-х годов Франция была уже не некоей абстракцией. Но в данном случае их интересовала не Франция сама по себе. Она до Первой мировой войны привлекала к себе не так много местечковых евреев. Кроме богемы в Париж ехали разве что евреи-картузники (то есть шапочных дел мастера. Почему они возлюбили Париж — я не знаю, но это так). Франция была символом западного демократического мира. И все эти люди рассчитывали на него. Одни собирались ехать, другие держали отъезд, как запасной вариант, но все были уверены, что еврейский вопрос там решен бесповоротно. (В благоприятном для евреев смысле.) И вот оказалось, что это не так! Что и там может запылать земля под ногами у еврея. Горечь охватила еврейские массы Восточной Европы. Но «кому война, а кому — мать родна». В середине 90-х годов XIX века евреи начали понемногу читать газеты. Даже самые ортодоксальные евреи в самых глухих местечках уже не видали в чтении газет опасного новшества. (А лет двадцать назад еще было так.) Потому-то и разнеслась повсюду быстро весть о «деле Дрейфуса». Но все же газеты читало еще относительно немного евреев. Все сразу же переменилось в те дни. Газеты рвали друг у друга из рук. Тиражи их сказочно возросли. Это был золотой час для всех, кто был связан с еврейским газетным бизнесом. С того времени и пошла у евреев мода на ежедневное чтение газет. Меж тем в самой глухой дыре «черты оседлости» евреи без конца говорили о «деле Дрейфуса». У всех на устах были имена и защитников Дрейфуса, и врагов его. И стон стоял над местечками, когда суд вторично признал Дрейфуса виновным (1899 год). И эта реакция была важнее реакции французских евреев, ибо охватила миллионы. А во Франции (без Алжира) было всего сто тысяч евреев. Но надо особо сказать и о еврейской интеллигенции в России. О той, что жила вне «черты». Они, конечно, тоже были потрясены. Уж у них-то престиж Франции был высок, и они по большей части верили в прогресс и просвещение (т. е. в «Хаскалу»). Но было и особое обстоятельство, о котором тут надо поговорить. Дело в том, что в исконно русских областях приличные люди в ту пору не демонстрировали антисемитизма. Они могли не любить евреев, но прилюдно этого обычно не высказывали. А если бы позволили себе такое, все бы их осудили. Например, Куприн. Он не любил евреев, но мы узнали об этом только из частных писем, опубликованных после его смерти. Он не только не высказывался публично против нас, но и подписывал разные обращения в защиту гонимых евреев. Это считалось правилом хорошего тона. Тут было, кстати, резкое отличие от Польши. Чем хуже шли дела у поляков, тем большими антисемитами они становились — отводили душу на тех, кто был еще несчастнее их и беззащитнее. Это и само по себе показательно. Один угнетенный вовсе не всегда сочувствует другому. Но нам важно то, что антисемитизм в Польше сильно захватил интеллигенцию и студенчество. Исключения, конечно, были, но они не опровергали правила. Жаботинский говорил в ту эпоху, что с русским антисемитом-черносотенцем спорить нечего — это подонок, а вот польский антисемит может оказаться большим писателем. Но польские «губернии», как тогда говорили, были фактически в «черте», не о них сейчас речь. Итак, в России (вне «черты») интеллигенты стеснялись говорить «жидовская морда». Но был период, когда стесняться стали меньше, — во время «дела Дрейфуса», особенно поначалу, когда в виновность Дрейфуса верили. Россия издавна была под культурным влиянием Франции. Теперь же Франция и Россия стали союзниками против Германии — в Париже есть и по сей день мост Александра III. И вот, когда во Франции случился антисемитский взрыв, это вызвало отголосок не только в еврейских местечках, но и в русских городах. И многим еврейским интеллигентам довелось услышать от русских коллег то, чего они никогда не предполагали от них услышать. Такова была ситуация в российском еврействе. Ее сравнивали с развороченным муравейником. И тут в 1896 году вышла книга Герцля «Еврейское государство».