— Господин Гастинель, может ли острие веретена причинить укол, вызывающий столетний сон? — спросил король.
— Это маловероятно, государь, — ответил г-н Гастинель, — но в области патологии никогда нельзя с уверенностью сказать: «Так будет, а так не будет».
— Можно еще припомнить Брюнхильду, которая укололась колючкой[45], уснула и была разбужена Сигурдом, — сказал г-н Жербруа.
— Есть тоже и Замарашка, — промолвила первая статс-дама королевы, герцогиня де Сиконь, и пропела вполголоса[46]:
— Что с вами, Сиконь? — спросила королева. — Вы поете?
— Простите, ваше величество, — ответила герцогиня. — Это против заклятья.
Король распорядился об издании указа, которым под страхом смертной казни воспрещалось кому бы то ни было прясть и даже держать у себя веретено. Все подчинились. В деревнях все еще говорили: «Куда веретено, туда и нитка». Но это говорилось только по привычке. Веретена скрылись.
При слабовольном короле Клоше его первый министр, г-н де ла Рошкупе, был полноправным правителем государства; он уважал народные верования, как уважали их все великие государственные деятели: Цезарь был верховным жрецом, Наполеон добился от папы помазания на царство. Г-н де ла Рошкупе признавал могущество волшебниц. Он не был скептиком, не был маловером. Он не оспаривал пророчества семи крестных матерей. Но, не имея возможности его изменить, он о нем и не беспокоился. Его характеру было свойственно не тревожиться о бедах, которым он не мог помочь. К тому же предсказанное событие, по-видимому, ожидалось вовсе не так скоро. Г-н де ла Рошкупе обладал зоркостью государственного мужа, а государственные мужи никогда не видят дальше текущего момента. Я имею в виду наиболее проницательных и прозорливых из них. И наконец, если даже предположить, что королевская дочь в один прекрасный день заснет на сто лет, то это, с его точки зрения, было делом чисто семейным, раз салический закон[47] устраняет женщин от наследования престола.
У него, как он говорил, и без того было «хлопот полон рот». Банкротство, отвратительное банкротство, висело над страной, угрожая народу разорением и бесчестием. Голод свирепствовал, и миллионы несчастных ели вместо хлеба глину. В тот год бал в Гранд-Опера был блистателен, как никогда, а маскарадные костюмы прекраснее, чем когда-либо.
Крестьяне, ремесленники, торговцы и фигурантки несказанно печалились о роковом заклятии, которым Алкуина наделила ни в чем не повинную принцессу. В противоположность им вельможи, стоявшие близко ко двору, и принцы королевской крови проявляли по отношению к этому заклятию полное равнодушие. Были также деловые люди и люди науки, которые не верили в приговор, вынесенный волшебницами, по той причине, что не верили в самих волшебниц. К их числу принадлежал и статс-секретарь по финансовым делам г-н де Буленгрен. Тот, кто удивится, что он не верил в волшебниц, хотя неоднократно видел их, тот не представляет себе, до чего может дойти скептицизм у человека, склонного к рассуждениям. Вскормленный Лукрецием, насквозь пропитанный учениями Эпикура и Гассенди[48], г-н де Буленгрен часто выводил из терпения г-на де ла Рошкупе, рисуясь своим холодным неверием.
— Если не для себя самого, то хоть для окружающих будьте верующим, — говорил ему первый министр. — А по правде сказать, бывают минуты, дорогой Буленгрен, когда я думаю: кто же из нас двух более доверчив в отношении волшебниц? Я о них никогда не думаю, а вы только о них и говорите.
Господин де Буленгрен нежно любил герцогиню де Сиконь, жену французского посла в Вене, первую статс-даму королевы, женщину тонкого ума, принадлежавшую к верхам аристократии, несколько сухую, несколько расчетливую и проигрывавшую в фараон свои доходы, земли и последнюю сорочку. Она была благосклонна к г-ну де Буленгрену и не уклонялась от отношений, в которые ее вовлекал отнюдь не темперамент, а уверенность, что они соответствуют ее положению в свете и полезны для ее дел. Искусство, с которым поддерживалась эта связь, свидетельствовало об их хорошем вкусе и об изяществе господствовавших нравов; эта связь нисколько ими не скрывалась, и тем самым решительно исключалось подлое лицемерие. Вместе с тем они проявляли в своих отношениях такую сдержанность, что даже самые строгие люди не могли порицать их.
45
…Брюнхильду, которая укололась колючкой… — Эпизод из скандинавских эпических сказаний («Эдда»): витязь Сигурд (Зигфрид) разбудил валькирию Брюнхильду, погруженную в волшебный сон.
46
…пропела вполголоса… — Герцогиня де Сиконь спела французскую народную песню «Дочь отшельника».
47
Салический закон. — Согласно правовым нормам древних франков женщины не наследовали землю. Это положение было затем распространено во Франции на наследование королевского престола.
48
Вскормленный Лукрецием… пропитанный учениями Эпикура и Гассенди… — то есть материалистическими воззрениями. Лукреций — см. прим, к с. 106; Эпикур (341–270 до н. э.) — древнегреческий философ-материалист; Гассенди Пьер (1592–1655) — французский философ-материалист.