Долго совещались Дятел, Голубь и Дубонос и, наконец, решили, что хоть и есть в сказках медведя Михайлы умные мысли, все же до конца они еще не продуманы и пирог за них давать нельзя.
Медведь Михайло не верил, что это все, и по-прежнему стоял на макушке кургана, ждал, что все сейчас, прямо сейчас должно измениться. И когда медведь Спиридон сказал ему: «Ступай, Михайло, с кургана», — заговорил торопливо, совсем не по-медвежьи.
-Как - Кактак? Подождите. Этого не может быть: вы не поняли меня. Я о чем говорил?
— О птичках да о травке, — выкрикнул из-за спины медведя Лаврентия заяц с Рыжими Усами. — Еще о плесени рассказать собирался.
— Да, да, я могу и о плесени рассказать. Есть у меня такая сказка... Я что хотел сказать? Что из травки цветок бывает, если она расцветет.
Вокруг смеялись. Больше всех смеялся медведь Лаврентий, А медведь Спиридон прошептал медведю Михайле:
— Ступай, не позорь себя. Не получились у тебя сказки.
Шел медведь Михайло на место, и темно у него в глазах было. И на фоне заревого вечернего неба он и сам казался темным, от печали темным: он так уверен был, что пирог будет его, что даже ужинать не стал.
В четвертом ряду на лесине тяжело вздохнул медведь Тяжелая Лапа:
— Эх, такие сказки оценить не сумели.
Медведь Спиридон размахивал над головой колокольчиком :
Тихо. И спрашивал густым басом:
— Кто еще говорить будет?
И медведь Иван опять поднял хилую лапу и встал, кряхтя по-стариковски Дозвольте мне выступить со сказкой. Я же ее вон откуда принес — из Ясеневого леса.
Но ему не позволили:
— Будет три — пожалуйста.
Но трех сказок у медведя Ивана не было. Он пожевал губами и сел, а Сорока на сосне горько вздохнула :
— Эх, — и по груди себя крылом стукнула.
На макушку кургана взбежала белка Рыжее Ушко. Распушила хвостик, села столбиком. Она родилась и выросла в Гореловской роще, а замуж вышла в Осинниках. Но все ее помнили и, когда увидели на кургане, закричали:
— Давай, Рыжее Ушко, рассказывай.
Сказок у белки не было, зато у нее был сынишка, о нем она и собиралась рассказать своим друзьям. «Пусть и они порадуются моему первенцу. Это же мои товарищи», — подумала Рыжее Ушко. Она устроилась поудобнее на макушке кургана и начала рассказывать :
«Собралась Белка на охоту. Приказала сыну:
— Ты, сынок, из дома никуда не ходи. Жди меня. Да орешек не ешь. Он у нас последний.
— Ладно, — сказал Бельчонок.
Но одно дело сказать, а другое — вытерпеть. Бельчонок не вытерпел, съел орешек. Пока ел, ничего, а съел — стыдно стало: что же он теперь матери скажет? И решил Бельчонок правду не говорить.
— В лесу не один я живу. Разве некому орешек унести?
— Пришла Белка с охоты. Бросился к ней Бельчонок, кричит:
— Мама, мама, а у нас кто-то орешек унес. То был, был, а то смотрю, а его нет уж.
А глазенки светлые, чистые, как две бусинки.
Улыбнулась Белка. Достала из кошелки кедровую шишку. Спрашивает:
— А еще орешков хочешь?
— Хочу! — подпрыгнул Бельчонок. — Одним разве наешься?»
Белка оправила на груди белую манишку, сказала:
— Вот и вся моя сказка. А вы знаете, про кого она? Про моего сына. Это с ним такая история произошла.
В заднем ряду колыхнулась медведица Авдотья:
— Что она сказала, Матренушка?
— Она сказала, что сын у нее без разрешения орешек взял.
— И она из-за одного орешка жалуется всем. Охо-хо. И заворчала что-то себе под нос, а белка Рыже Ушко дальше сказывать начала:
«Прибегает Бельчонок к матери, рассказывает ей:
— Волка напугал сейчас.
— Как это ты его?
— А так: идет он, а я как свистну. Ты же знаешь, как я свистеть умею. Волк так и присел. Чуть потом поднялся.
— Ой, — закричала Белка. — Гляди: деревья гнутся.
— Где? завертел головой Бельчонок- — Я не вижу.
— Опоздал видеть. Они уже выпрямились. Я приветила; они всегда гнутся, когда ты неправду говоришь.
Загнул Бельчонок хвост трубой и полез в кроватку.
Дня через три после этого прибегает Бельчонок домой весь поцарапанный, избитый.
— С Енотом, — говорит, — подрался. Из-за шишки сосновой.
— Ну и как? — спрашивает Белка.
А Бельчонок развернул узенькие плечи пошире, отвечает:
— Хоть и побольше он меня, хоть и крепко он меня поцарапал, а все же я ему так дал, что он даже к ногам моим свалился. И потом еще попросил: «Доведи меня до дома, а то я сам теперь не дойду». И я его отвел, конечно.