– Ты не изменилась, – сказал Рыбешка.
Ирочка пожала плечами:
– А зачем? Эта версия меня мне вполне нравится.
Она распечатала принесенный ланч, понюхала булочку и, поморщившись, отложила ее в сторону. Наблюдательный Серега заметил несколько морщинок возле ее глаз – все-таки время имело над ней власть. Впервые он подумал, что и сам, должно быть, постарел. Может, и волосы стали редеть? Он провел рукой по нечесанной шевелюре и удостоверился – нет, все нормально, по-прежнему как спутанный мох.
– Вот что мне интересно, – сказал Рыбешка вслух, – Мы все соберемся, как в старые добрые. Все на своих местах. Я на клавишах, Фрэк на басу, Айзек на ударных. А кто заменит Джимми?
Ирочка усмехнулась и протянула задумчиво:
– Джимми незаменим… – потом тряхнула головой и повернулась к Сереге всем телом: – Не знаю. Лукас кого-нибудь найдет. Если кто сможет, так это он.
Серега уставился на ее губы. Сегодня без помады. Он смотрел, а губы улыбнулись и произнесли:
– Я скучала, Рыбешка.
Весь оставшийся путь они целовались. Лукас увидел Рыбешку только следующим вечером, но он был к этому готов.
– Фрэк, ты что, с похмелья? Ну серьезно, – Айзек прекратил играть и посмотрел на басиста. Тот ответил ему мрачным взглядом исподлобья.
– Угу.
– Просто зашибись! Первая репетиция, и что? – глаза Айзека пылали. – Это все твоя идея, и ты…
– Я вчера прослушал 64 записи, – сказал Фрэк, откладывая гитару. – Где-то на середине напился, потому что это невозможно слушать трезвым. Это не то, что не Джимми, это даже не его левая нога!
Айзек почесал палочкой за ухом. Он предполагал, что будет трудно. Конечно, у них был Лукас, который мог откопать все, что угодно и кого угодно. Но даже он не умел оживлять мертвецов. Шестьдесят четыре записи…
– И что они пытались сыграть? – спросил Айзек.
– Большей частью «Ты меня бесишь, детка».
Айзек застонал.
– Некоторые замахивались на «Безумного нищего», – добил его Фрэк.
Ударник схватился за голову. Даже самые отчаянные рок-н-ролльщики, безжалостно перепевшие все, что Джимми создал за свою недолгую, не рисковали трогать эти две песни. Куда катится этот долбанный мир? Айзек ощутил, как депрессия и отчаяние, эти две преследующие его гадины, выросли по обе стороны установки и протянули к нему жадные лапы.
В этот момент дверь распахнулась.
– Привет, парни, – сказал Рыбешка. – Что играем?
Фрэк и Айзек кинулись обнимать вновьприбывшего. Они хлопали его по спине, комментировали его внешность, задавали дурацкие вопросы, которые он рассеянно игнорировал, и в конце концов смилостивились и допустили его к клавишам. Рыбешка нежно погладил инструмент. Потом растопырил пальцы и без предупреждения заиграл. Фрэк и Айзек переглянулись с кривыми ухмылками – все как десять лет назад, бро – и включились в музыкальный поток.
Часа через три жизнерадостной ругани, споров и музыки Рыбешка вдруг остановился на середине песни.
– Парни, я вот что подумал, – сказал он, глядя поверх фрэковского левого уха. – Десять лет, концерт, все дела… А Джимми-то об этом кто-нибудь сказал?
Музыканты настороженно переглянулись. Они вдруг вспомнили, ОТКУДА привезли Рыбешку.
– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил Фрэк.
– А, не, я не спятил, я в норме, – спокойно пояснил Серега. – Я к тому, кто-нибудь ходил на кладбище?
По студии пронесся вздох облегчения. Айзек ответил:
– Вообще-то, нет.
– Ну так поехали, – сказал клавишник.
Было два часа ночи, но разве это могло их остановить?
Пух нервно оглядывался по сторонам. Он не любил кладбища. Да, он красил волосы в черный цвет и таскал на шее Анкх, но только потому, что это нравилось его девчонке. Ему было двадцать. Он сходил с ума по року.
– Ты хоть в курсе, куда идти? – раздался из темноты нервный шепот Гекаты.
На самом деле ее звали Алиса, но Пуху было велено забыть об этом, если он хотел продолжать отношения. Он судорожно сглотнул.
– Ага.
Этот путь он проделывал сотни раз, с тех пор, как ему исполнилось семнадцать, и он открыл для себя «Мертвого единорога». Геката сначала говорила, что со временем его отпустит, и он начнет слушать нормальную музыку, но потом сама подсела. Теперь она утверждала, что гитара Джимми заряжена темным волшебством, а сам Джимми продал душу дьяволу, чтобы так играть.
Сегодняшняя прогулка была полностью ее идеей. Ничего более отмороженного Пух еще не делал. Фонарик в его руке трясся, и в его свете казалось, что за надгробьями кто-то шевелится. Деревья же превращались в кровожадных, когтистых монстров.