– Витьку днем не сыщешь, он лишь утром на месте, когда я в школу иду. А с Кузей повидаться – это хоть сейчас.
– Бабушка! – Ашотик подскочил к двери. – Мы идем к Лесю смотреть желтого кузнечика!
– Ай, что такое! Какого кузнечика? Хорошо, пусть кузнечик, но сначала пирожки! Ашотик, мальчика надо угостить…
Лесь было заотнекивался, но тут же понял: проще сжевать пару пирожков, чем спорить с бабушкой Ашотика. Впрочем, пирожки были – объеденье. Ашотик нетерпеливо переступал у кухонного порога. Бабушка и радовалась, что он повеселел, и тревожилась:
– Лесь, а это далеко? Это надолго?
– Недалеко и ненадолго, – снисходительно разъяснил Лесь. – И вы не бойтесь, я провожу Ашотика обратно. – А потом добавил шепотом, ей одной: – Это ему полезно. Кузнечик солнечный, от него всегда у людей радость прибавляется.
Константин Васильевич Носов, дедушка Леся, умер, когда внуку было пять лет. Лесь хорошо помнил деда. И многие помнили. Константин Васильевич работал в какой-то конторе на канцелярской должности, но главное дело у него было не это. Дед изучал историю города и всего здешнего края. Написал об этом несколько книжек и собрал множество всяких исторических экспонатов. Его знали во всех музеях.
Кроме того, дед был мастер на все руки. Давным-давно, еще когда мама Леся была девочкой, дед на приморской свалке отыскал большущий часовой механизм. И сразу понял – он от тех часов, что до войны были на левой башне Корабельной библиотеки. Во время войны здание разрушилось, и его потом восстановили не полностью, без башен. А механизм, в котором главная шестеренка была размером с таз для варенья, каким-то образом оказался среди хлама на берегу Угольной бухты.
Дед всю эту механику раскопал, по частям вывез к себе в сарай и восстановил. И не раз обращался ко всякому начальству: давайте построим опять башню у библиотеки (хотя бы одну) и установим там часы. Тем более, что в довоенные годы часы были знамениты, назывались «Морские круглосуточные». Их циферблат был разделен не на двенадцать частей, а на двадцать четыре, и часовая стрелка обходила круг один раз в сутки.
Начальство говорило: «Да-да, конечно, замечательная идея», но предпочитало строить не башню, а дачи на берегу Садовой бухты. Механизм же – без циферблата и стрелок – грустно тикал в сарае. И остановился после смерти деда.
И стоял, пока не появился в доме дядя Сима.
Дядя Сима тоже был мастер на все руки. Он опять отладил часовой двигатель. И не просто ради интереса, а для дела. Для инкубатора, который Лесь построил из прожекторного отражателя и всяких других деталей.
Перед отражателем Лесь на проволочных дугах укрепил оптический прибор своей конструкции. Называется «лучепропускатель». Он был смонтирован из нескольких линз, прозрачного кубика и черного мячика с двумя дырками. Через стекла, кубик и отверстия в мячике луч – горячий и яркий – падал на «родильную камеру», сделанную из жестяной коробки. Чтобы отражатель был всегда повернут к солнцу и собирал его лучи, часовая машина главной своей осью вращала его над крышей сарая. Безошибочно вращала. Только приходилось каждый день слегка менять угол наклона: известно ведь, что в один и тот же час, но в разные дни солнце стоит над горизонтом не на одинаковой высоте.
… Всю эту систему Лесь показал Ашотику (под жалобные уговоры Це-це, чтобы мальчики были осторожнее и не упали с крыши). Даже приоткрыл «родильную камеру», где лежал пластмассовый шарик.
– Лесь, когда из него вылупится кузнечик?
– Через неделю.
– А живого Кузю ты мне покажешь?
Кузя жил в старой сандалии, прибитой к стене над кроватью. Он выскочил навстречу ребятам. Приземлился на столе.
– Кузя, поздоровайся с Ашотиком.
Кузя прыгнул и застрекотал.
Это был крупный кузнечик лимонного цвета. Солнечная искра горела на его головке. В черных глазках – тоже солнечные искры. А еще – на суставах длинных задних ножек, которые торчали над туловищем острыми углами. Большущие, длиннее самого Кузи, усы уходили назад плавными изгибами – как оленьи рога, только без отростков.
– Кузя, сделай для Ашотика сальто-мортале.
Кузя подскочил опять, кувыркнулся в воздухе.
– Какой умный, – прошептал Ашотик.
– Кузя, Ашотик тебя похвалил. Скажи «спасибо».
Кузя стрекотнул, отставив одну лапку.
– Совершенно все понимает! – восхитился Ашотик.
– Он еще и не такое может!.. Сейчас… – Лесь раскидал по столу картонные квадратики с буквами и цифрами. – Эй, кузнец-молодец, мы забыли, как тебя зовут.
Кузя застрекотал обидчиво: как это могли забыть? Прыгнул на букву «К», потом на «У», «З» и «Я».
– А что ты будешь делать, если к тебе сунется дядя Шкип?
Кузя замер, и между кончиками его усов проскочила синяя трескучая искра.
– Ай, – подпрыгнул Ашотик.
– Не бойся.
– Я не боюсь, я нечаянно айкнул… – Глаза у Ашотика сияли.
– Он никогда никого первый не обижает. Хочешь, позови его на ладошку.
– Кузя, иди, пожалуйста… – Ашотик протянул ладонь.
Кузя охотно прыгнул к нему. Ашотик засмеялся, погладил желтые надкрылья:
– А что он еще умеет?
– Кузя, сколько будет к пяти прибавить два?
Кузя развернул надкрылья, выпустил из-под них прозрачные крылышки, взмыл под потолок, повисел там, трепеща и стрекоча. И упал на картонку с цифрой «7».
– Как в цирке! – опять восхитился Ашотик.
– Я и хочу устроить цирк, когда их побольше разведется… Но они медленно выводятся. Три недели на каждого. И только летом, не позднее осеннего равноденствия.
– Это тот день, когда я должен открыть двери и окна?
– Да!.. Ашотик, ты не забудешь?
Ашотик потемнел коричневыми глазами и сказал твердо:
– Я никогда не забываю про важные дела. Я сегодня же запишу на календаре, а двадцать первого все сделаю как надо… Если, конечно, буду жив.
– А чего тебе не жить! – испугался Лесь.
– Ну, это я так, на всякий случай… Лесь, а если в тот вечер будут тучи?
– Не будут… Ни разу еще такого не случалось!
– Это хорошо, – почему-то вздохнул Ашотик. И вдруг засмеялся опять: – Смотри, Кузя чего-то ждет!
Кузя на краю стола поблескивал внимательными глазками: не дадут ли еще какое-нибудь задание?
– Головку наклонил, будто прислушивается…
– Это он делает вид. На самом деле у него уши на коленках передних ног.
– Почему?! – изумился Ашотик.
– Так у всех кузнечиков. Я в «Жизни животных» читал.
Ашотик поразглядывал Кузю.
– Лесь, я знаешь, что подумал? Вот если бы у нас, как у кузнечиков, уши были на коленках. Забавно, да?
Лесь тут же представил себя с ушами на коленках – почему-то красными и мясистыми. Ничуть не забавно. Вот издевался бы Вязников!.. Лесь посмеялся, чтобы поддержать в Ашотике веселое настроение, но потом не удержался:
– Тебе тут же натерло бы уши штанами… Неужели тебе не жарко в таком костюме? Свариться можно…
– Это из-за котят. Они прыгают на колени, царапаются, – виновато объяснил Ашотик.
– А свитер-то?
– Ну… мне правда почему-то все время зябко, Лесь… – Ашотик сильно поскучнел. И Лесь пожалел, что завел этот разговор. Он понял, в чем дело. Вернее, почувствовал: зябкость у Ашотика от ощущения беззащитности. Свитер – как плотная оболочка, в которой Ашотик хочет укрыться от бед и жестокостей, о которых помнит и которых боится. Потому, что не доверяет этой жизни. И солнцу не доверяет, и лету. И людям… Ему, Лесю, Ашотик доверился, а он – с дурацким вопросом…
– Ты не обижайся…
– Что ты, я ни капельки… А можно еще посмотреть часовой механизм?
Они опять оказались в полутьме сарая. Вдвоем крутнули медную рукоять – подзавели пружину. Ашотик сел на корточки и стал смотреть, как у пола ходят туда-сюда метровые полукольца горизонтального маятника: щелк-дзынь, щелк-дзынь…
И вдруг спина у Ашотика вздрогнула.
Лесь – будто подломился – стремительно сел рядом:
– Ашотик, ты что?