Вот проходит месяц, два и три и даже до семи и до восьми. И стали жить как и одна семья. Ну, думает, нужно к делу приступать. Стал с ней в разговоры вступать, расспрашивая, где у ней супруг, какого она звания, и как она могла выйти за него замуж. Она, не подозревая его лукавства, все ему рассказала по душе. И вот, в одно прекрасное время, стал он ее уверять, что он [муж] ее бросит и оставит, так что у него много очень богатых и знатных жен. Ну, она думая, что хотя она была бедная, а теперь богатая, — ну, я буду довольна тем, что я пользовалась этим временем. И вот, в одно прекрасное время, в отсутствие отца и матери, оне были вдвоем, и он решил ей предложить — использовать ее и давая ей вознаграждение за то более ста тысяч рублей и плюс к этому разных нарядов, как бруслет, перстней и серег из чистого червонного золота.
И она, обдумывая себя, дала ему двухдневный срок, и в это время она вздумала сходить, как был у ней отец крестный протопоп. И в прибытии в его дом ей были весьма очень рады и начали ее упрекать, что долго она их не навещает, никогда к ним не приходит то есть, и предложили ей родные угощения. Ну, она ото всего от этого отказалась, а только объявила, что нужно мне поговорить по секрету с отцом крестным, на что и он согласился. И когда оне начали говорить, то она стала открывать ему всю правду: как ее оставил супруг долгое время, как ей проводить молодые годы, и как ей это трудно все перенести. И как к ней подкачиваются люди, так что ее смущает плоть. Ну, он страшно ее стал убеждать, что это великий есть грех. Ну, она выслушавши его: „Грех-то грех, да ведь денег-то много дают!“ А он спросил ее: „Да сколько?“ — „До ста тысяч, батюшка!“ — „Ну, ладно, говорит, дочка, я пойду в церковь, посмотрю, у меня есть старая книга: не замолим ли мы этот грешок, только уделись и мне из этих денег“. И ушел. Был ли, нет ли, ну, приходит в короткое время и говорит: „Можно, дочь моя, но только сорок обеден отслужить, и грех будет покрыт“. Она подумала: „Дурак, говорит, ты“, и пошла домой.
Придя домой, ну, жалко ей этих денег, думает: как мне их взять? Была у ней служанка — и она ей предложила: не желает ли она, чтобы ее использовал этот незнакомец. Но только, чтобы ее обрядить в ее платье и чтобы она пришла к нему тихо, в назначенное время, никаких слов не говорила, чтобы он ни делал, на что она и согласилась. Является к нему, и он с нетерпением ей предлагая прежние вопросы. Она соглашается на условиях тех, чтобы в двенадцать часов ночи в спальне его огня не было́, никаке́х разговоров и особых прихотей [т. е. затей, требований] не было́. Одно только — использовать ее. И тем дело решено. Денежки взяты. И вот к этому временю она обряжает свою прислужанку в свое́ дорогие пла́тья и надевает на руку ей именной свой перстень. И когда настало то время, то она к нему взошла. То он в радости и трепете все ее условия совершил. И во использовании ее к успеху дела поспешил. И в темноте взяв перочинный ножик и ущупывая ее палец со всей силой отрезал ей со всем перстнем. И служанка ни слова не сказала, и как бешеная ко мне[16] в комнату вбежала, и все мне объявила, но я ее утешила. Палец ей перевязала и в больнице лечить приказала. Сама себе палец тоже завязала.
Поутру стала завтрак подавать. Ему печальный вид [показала], сказала: „Нехорошо так делать!“. Он мне в радости сказал, что я тебе прибавочку дам — да эщо тысяч пятьдесять ввалил. Она ему сказала, чтобы никому не говорил. Отец и мать приехали домой. И говорит: „А что у твоей служанки палец болит?“ — „Да она, говорит, шила вот на машинке, да нечаянно занозила, и прикинулась болезнь — и вот мы лечи́м“. Отец поверил ее лже [лжи] и не обратил никакого внимания на нее. Дело исполнил все; товарищ [т. е. купец, товарищ мужа] стал торопиться домой. Собрал все, честь-честью рассчитался, простился и отправился в путь.
16
Рассказчик здесь и дальше сбивается на форму рассказа от 1-го лица и частию обнаруживает наклонность к стихотворному изложению.