№ 63. ПРО КИЯ́НЬ-МОРЕ
Шел с низу[72] человек, двадцать лет дома не был, в припадку стал пить; Кия́нь-море его за бороду взял: „Отдай, говорит, что дома не знаешь“. Ну, он пришел; у него беременна женщина дома осталась, у его сын двадцать лет. „Ну, сынок, говорит, я тебя не знал, прода́л, баит, Кия́нь-морю“.
Ну, напекла мать ему пирожков и лепешечек на дорогу. Сядет на кочечку — съест лепешечку, сядет на пенушо́к — съест пирожок. Ну, потом, стоит избенка, он влез в эту избенку. Тут волшебница Баба-яга. „Что русским духом запахло? Ти от дела лыта́ешь, аль дела пыта́ешь?“ — „От дела, баит, бабушка, лыта́ю и дела пыта́ю. Прода́л меня тятенька, баит, Кия́нь-морю“. — „Эх, голубчик, говорит, Кия́нь-море лих, ро́злих. Иди, говорит, на этой пути будет еще избенка. Там моя сестра живет. Она расскажет тебе, как к нему подойти“.
Ну, он пошел, дайшѐл до сестры до ее. А та старая, вся в шерсти лежит, кривая. „Что русским духом запахло? Ти от дела лыта́ешь, ай дела пытаешь?“ Ну, он ей и сказал то же: „Бабушка, говорит, от дела лытаю и дело пытаю“. И заплакал он горько: „Скажи, бабушка, как к нему подойти будет?“ — „О, батюшка, у его, говорит, на тынинке по точи́нке, а на каждой точи́нке по человечьей головке. В воротах у его собаки борзые, — еще оны тебя тут, бай, сорвут. Ворвешься на двор, будут кони лихие, они тебя тут же копытами собьют и зубами сорвут. У сени ты взойдешь, тут коты будут морские, оны тебя тут же оскра́бают, глаза тебе выковырят“.
Ну, он еще горчее плачет. Она его вузжале́лася. „Ну, говорит, подойдешь влево, будет озеро, и ли этого озера будет стоять береза, и в этой березе будет дуплё, в этом дупле будет сидеть утка. Потом подлетят, говорит, три голу́бочки, и будет на их одежда. Эты, говорит, кучкой положат две одежду, одна — натдале́. Вот какая натдале́ положит, ты эту одежду припрячь ее“. Ну, ён припрятал. Эты вылезли, наде́лися, этой наде́ться не во что. Ну, и говорит: „Кто мою одежду припрятал? Если молодой ви́тязь, будь мой муж, а молода молодушка, будь родимая тетушка“ и т. д. Ён отдал ей одежду.
Она его сделала, чтобы его было тело нетле́нное, эта Алена [не „ё“] Премудрая. Ну, она утиши́ла и собак и котов. Только оны мя́вкают, а его не трогают. И коты его пропустили, никто не тронул: ни собаки, ни кони, и он устрасти́лся даже, Кия́нь-море. Восходит к ему в ко́млать. Он ему отвечает: „Эх, какой же ты, говорит, лютой. Ну, говорит, утворяй мне службу, великую дружбу. Вот, на́ тарелку тебе, вот на этой, указал, поляне, чтобы был кру́глый [т. е. квадратный], по сту сажен так и этак, сад. И штоб за сутки ты его насадил, и штоб за сутки яблоки были, и на этой тарелке штобы ты двенадцать яблок принес царьскаю шипу“. И ён вышел на эту поляну и сел под березою, седит [сидит] да плачет.
Подходит эта Алена Премудрая. „Что ты, говорит, Иван, больно плачешь?“ — „Как же мне не плакать? Вот, говорит, велел мне в одне сутки насадить яблоней и чтобы оне поспели, и велел мне на тарелке принести двенадцать яблоков. Где же, говорит, это мне сделать?“ — „Ложись, говорит, да спи, утро мудренее вечера“. Вышла на крыле́ц, свистнула по-молодецки, гаркнула по-богатырски: явились двенадцать духов, двенадцать ара́пов. „Ну, чтобы был сад на сто сажен и чтобы чего [чего только] на свете не было, было в этом саду насо́жено“. Ну, и приготовили яблоки и все подготовили. Он понес уж к нему этыи яблоки. Он сдивился что этого не было еще у него на его жизни.
„Еще, говорит, мне сотвори службу, великую дружбу. Я тебе укажу землю сорок десятин. На этой зе́мли чтоб была посеяна пшеница. За сутки чтобы она поспела — и сжать ее и обмолотить, и смолоть, и двенадцать анбаров чтобы было, и насыпаны этой пшеницей, и двенадцать пирожков чтобы ты мне испек, вот на этой тарелке“. Ну, сидит опять, плачет. Опять он сидит, да плачет.[73]
Опять подошла эта Алена Премудрая.[74] Опять говорит: „Не плачь, ложись, спи. Утро мудренее вечера“. Лег он и спит. Она опять вышла на крыле́ц, свистнула по-молодецки, гаркнула по-богатырски: явились опять духи́ эти. „Ну, вот, говорит, сотворяйте службу, великую дружбу. Вот было б сорок десятин посеяно и сжато, и обмолочено, и двенадцать анбаров чтобы было, и все насыпан [насыпано] пшеницей, испечено двенадцать пирожков и положено на тарелку“.[75] Ну, положили, поставили ли его; он стал и понес. Принес.
Он опять ему сказал: „Эх, хитрый, говорит, ты“. Он, знать, догадался, что дочь его хитрит. „Ну, еще, говорит, в треттий и последний раз сотвори мне службу, великую дружбу. Вот на этой площади поставь собор, и чтобы были архиереи и протопопы, певчих сорок человек тут, и поставь тут мост, чтобы одна была дощечка точеная и одна золоченая, и чтобы был столбик точеный и золоченый на этом мосту, и чтобы сидели птицы райские и пели песни херувимские. Тебя тогда, говорит, буду венчать. Выберешь из трех дочерей невесту, какая тебе покажется“.