Он просил и умолял меня, но я стояла на своем: «Мое сердце не отвергает тебя, Бенедикс. Я только временно отказываю тебе в своей руке. Приобрети хозяйство и деньги и, когда все это у тебя будет, приходи, и я охотно разделю с тобой свою постель». — «Хорошо, — бросил он гневно, — раз ты так хочешь, я пойду по свету, буду бегать, просить милостыню, грабить, убивать, и ты увидишь меня не раньше, чем я добуду гнусные деньги, чтобы заплатить за любовь твою. Будь, здорова, я ухожу, прощай». Так свела я бедного Бенедикса с пути истинного. Он ушел от меня обиженный, добрый ангел-хранитель оставил его, и он сделал то, к чему сердце его питало отвращение.
При этих словах почтенный человек покачал головой и после минутного молчания задумчиво пробормотал:
— Странно.
Затем обратился к девушке.
— Но зачем, — спросил он, — ты оглашаешь безлюдный лес своими жалобами, которые не помогут ни тебе, ни твоему жениху?
— Дорогой господин, — возразила она, — я направлялась в Гиршберг, но вдруг мне так стеснило сердце от горя, что я была вынуждена присесть под этим деревом.
— А что тебе делать в Гиршберге?
— Упаду к ногам беспощадного судьи и постараюсь громкими воплями умилостивить его, и дочери города помогут мне в этом. Может быть, господа сжалятся и даруют жизнь невиновному. Ну, а не удастся мне вырвать своего милого из когтей позорной смерти, то с превеликой радостью умру вместе с ним.
Дух был так растроган столь задушевными словами, что с этой минуты оставил всякую мысль о мести и решил возвратить безутешной девушке ее милого.
— Осуши слезы, — сказал он участливо, — и прогони печаль свою. Прежде чем взойдет солнце, твой милый будет свободен, как ветер. Завтра, как только запоет первый петух, жди и слушай. И когда постучат в твое окно, отвори дверь каморки, за ней увидишь своего Бенедикса. Но остерегайся снова рассердить его своими непомерными требованиями. А еще знай, что он не совершил преступления, кое ты ему приписываешь, и ты, следовательно, ни в чем не повинна, ибо даже твое своенравие не смогло толкнуть его на злое дело.
Девушка очень удивилась этим словам и пристально посмотрела новому знакомому в лицо, но, не обнаружив и тени хитрости или насмешки, поверила. Ее грустный взор прояснился, и она, все еще в сомнении, но уже повеселев, спросила:
— Дорогой господин, если вы не смеетесь надо мной и все обстоит так, как вы говорите, то, верно, вы — пророк или добрый ангел моего любимого, а не то откуда вы все это знаете?
— Добрый ангел? — пробормотал Рюбецаль смущенно. — Нет, совсем нет, но я могу стать таковым и докажу это! Я горожанин из Гиршберга и присутствовал в совете, когда судили бедного грешника, но его невиновность доказана, а потому не бойся за его жизнь. Я пойду и освобожу Бенедикса от оков, потому как имею в городе большое влияние. Приободрись и ступай с миром домой!
Девушка тотчас же повиновалась и пустилась в путь, хотя страх и надежда все еще боролись в ее груди.
Досточтимому патеру Грауроку нелегко пришлось, когда он в трехдневный срок, оставшийся до казни, надлежащим образом подготавливал преступника, силясь вырвать его грешную душу из рук дьявола, которому, по его мнению, она была прозакладана с детства. Ведь несчастный Бенедикс был невежественный селянин, привыкший иметь дело больше с иглой и ножницами, чем с четками. Он постоянно путал «Богородицу» с «Отче наш», а о «Символе веры» и вовсе ничего не знал. Усердный монах прилагал все усилия, чтобы научить его последнему, и потратил на это целых два дня. Но когда он заставлял беднягу повторять слова молитвы наизусть, то, если даже тому и удавалось что-либо запомнить, он часто возвращался мыслью к земному и в продолжение всего урока негромко вздыхал: «Ах, Клерхен!» Поэтому набожный монах нашел нужным, как того требует религия, стращать заблудшую овцу адом. Это ему настолько удалось, что перепуганный Бенедикс обливался холодным потом от ужаса, к священной радости своего наставника, и мысль о Клерхен совершенно вылетела у него из головы. Обещанные ему в аду муки неотступно стояли у него перед глазами, и он ничего не видел, кроме козлоногих, рогатых чертей, которые лопатами и крюками волочили проклятых грешников в чудовищную геенну огненную. Это мучительное состояние духовного сына позволило рьяному пастырю так глубоко проникнуть в его сердце, что он нашел теперь более благоразумным опустить завесу на заднем плане и скрыть за нею страшную картину ада. Но тем сильнее он разжигал перед ним огонь чистилища, что, впрочем, было слабым утешением для Бенедикса, который страшно боялся огня.