Мой отец усердно втолковывал семерым своим сыновьям золотое правило. «Дети, — говаривал он, — что бы вы ни делали, делайте основательно». Поэтому я мастерил кошельки прочные, но не мог этим заработать достаточно на пропитание. Наступила дороговизна, война, деньги в стране обесценились. Мои товарищи по ремеслу рассуждали так: «Каковы деньги — таков и товар». Но я думал: «Прежде всего будь честен», — и делал хороший товар за плохие деньги. Так доработался я до нищенской сумы, меня бросили в долговую тюрьму и исключили из цеха, а когда кредиторы отказались кормить меня, то просто-напросто изгнали из родного города.
Однажды, когда я, нищий, бродил на чужбине, повстречался мне один из бывших моих покупателей. Он важно ехал на сытом коне и, подозвав меня, стал издеваться:
— Ты, я вижу, лодырь, никчемный работник, а не мастер своего дела. Плохо ты его знаешь: надуваешь кишки, а не наполняешь их; делаешь горшок и не умеешь варить в нем, имеешь кожу, но без колодок; делаешь такие прекрасные кошельки, а сам сидишь без денег.
— Послушай, приятель, — ответил я насмешнику, — ты негодный стрелок, и твои стрелы не попадают в цель. Много в мире вещей, связанных между собой, и все-таки не встретишь их вместе. Бывают конюшни без лошадей, амбары без снопов, шкафы без хлеба или погреба без вина. И даже в пословице говорится: «У одного кошелек, у другого деньги».
— Лучше то и другое, — возразил он. — Иди ко мне в учение, и ты станешь искусным мастером. Ты прекрасно шьешь кошельки, а я научу тебя наполнять их, таково мое ремесло. Оба эти ремесла работают одно для другого, и родственные профессии только выгадают, если будут заодно.
— Пожалуй, — решил я, — если вы — цеховой мастер на монетном дворе, тогда по рукам, если же чеканите монету на свой страх и риск, — а это опасная работа и за нее платят виселицей, — то я отказываюсь!
— Кто не рискует, тот не выигрывает, а кто сидит у миски и не черпает из нее, тот терпит голод. В конце концов не все ли равно: болтаться на виселице или подохнуть с голоду? Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
— Разница лишь в том, — напомнил я ему, — умрешь ли ты честным человеком или мошенником.
— Какой предрассудок! — возразил он. — И что за преступление наделать кружочков из металла. Еврей Ефраим[51] уже столько их намастерил, и все такого же веса и пробы, как наши. Что хорошо для одного, то годится и для другого.
Короче, этот человек умел уговаривать и добился своего — я пошел на его предложение. Скоро я понаторел в этой работе и, памятуя наставления отца, относился к своему делу добросовестно. Я узнал, что ремесло чеканщика монет кормит лучше и обеспечивает более привольную жизнь, чем шитье кошельков! Но когда предприятие наше достигло наибольшего расцвета, у нас появились завистники: еврей Ефраим начал жестокое гонение на своих последователей. Он донес, и нас вскоре поймали с поличным. То невинное обстоятельство, что мы не состояли в цехе, как мастер Ефраим, привело нас в тюрьму, согласно закону, на всю жизнь.
Там я провел несколько лет, как полагается грешникам, искупающим свою вину, пока добрый ангел не пролетел по стране, освобождая всех здоровых и сильных узников, и не раскрыл передо мною двери тюрьмы. То был офицер вербовщик, он обещал мне занятие поблагороднее, чем возить для короля тачку, а именно сражаться за него, и завербовал меня как волонтера. Меня устраивала такая замена. И решил я стать заправским солдатом; отличался при каждом деле, был первым в наступлении, а если мы отступали, то всегда ловко ускользал от врага, и ему никогда не удавалось настичь меня. Счастье мне улыбалось. Я уже командовал сотней рейтаров и надеялся на скорое повышение. Но раз послали меня на фуражировку, и я, следуя строгому приказу, добросовестно очистил не только склады и сараи, но и сундуки и лари в частных домах и церквах. К несчастью, это случилось на земле союзников и вызвало большой шум. Население озлобилось, экспедицию назвали грабежом, меня обвинили в мародерстве и отдали под суд. Потом разжаловали, прогнали сквозь строй в пятьсот человек и вышибли из почтенного сословия, где я надеялся сделать карьеру.
Мне ничего не оставалось, как вернуться к своему первому ремеслу, но у меня не было ни наличных на покупку кожи, ни охоты работать. В прошлом я за бесценок отдавал свои изделия, и теперь счел себя вправе возместить потерянное и стал обмозговывать, как бы половчее завладеть ими. Правда, от долгого употребления кошельки малость потерлись, ну да не беда, и они могли стать подспорьем в моем бедственном положении. Я приступил к исследованию чужих карманов и всякий обнаруженный кошелек признавал своим изделием. Я тотчас же устраивал на него охоту, и те, кои мне удавалось выудить, тотчас же присуждал себе как заслуженный приз. При этом, к моей радости, ко мне возвращалась добрая толика изготовленных мною монет, ибо, хотя их объявили фальшивыми, они были в обращении наравне с другими деньгами. Некоторое время дела мои шли хорошо. Я посещал ярмарки и рынки в разных обличиях: кавалера, торговца, еврея — и приобрел большую ловкость в своем деле. Моя рука оказалась столь искусной и ловкой, что работала без промаха и кормила меня досыта. Такой образ жизни пришелся мне по вкусу, и я решил остановиться на нем. Но своенравная судьба не давала мне стать тем, кем я хотел.