— Разве вы не признались мне, могущественный повелитель воздушных сфер, — сказала она, — что вас пленила телесная красота смертной женщины? Но что может привязать мое сердце к вам? Любовь без чувственности мне кажется бессмыслицей.
Эфирный монарх не знал, что на это ответить, ибо хотя платоническая любовь действительно витает в эфире и он сейчас вполне мог бы сослаться на эту излюбленную теорию, но бедному оруженосцу не были знакомы ни Платон, ни его система. Поэтому он взялся за дело с другого конца.
— Знайте, прекрасная королева, — сказал он, — что в моей власти принять телесную оболочку и предстать перед вами в человеческом образе, но это унизительно для моего достоинства.
Однако красавица Уррака так настоятельно молила его о самопожертвовании, что влюбленный король фей не устоял перед ее желанием и согласился на ее требование, хотя и с явной неохотой. Фантазия королевы рисовала образ прекраснейшего мужчины, какого она с нетерпением ожидала улицезреть. Но сколь велик был контраст между идеалом и оригиналом! Ее взору представилась обыкновенная заурядная физиономия, не выражающая ни гениальности, ни высокой чувствительности. У мнимого короля фей в его платье аркадского[135] пастушка был вид фламандского мужика, словно сошедшего с полотна Ван-Дейка[136]. При виде столь курьезного явления королева усилием воли скрыла свое удивление и утешилась мыслью, что гордый дух решил, очевидно, слегка наказать ее за назойливое желание видеть его во плоти и в другой раз явится в образе Адониса[137].
Итак, первое свидание окончилось, в общем, ко взаимному удовольствию. Условились относительно новых встреч, чем мудрый Саррон не преминул воспользоваться, и объятья прелестной любовницы щедро вознаградили его за приключение в пещере колдуньи.
Возможно, что, не будь он невидимкой, счастье его было бы полнее. Никем не замеченный, следовал он за своей дамой как тень, и не было недостатка в открытиях, которые не доставили бы удовольствия ни одному любовнику. Он обнаружил, что податливая королева с такой же готовностью дарила свою благосклонность повару и камергеру, как ему, королю фей. Это фатальное столкновение с бывшими походными товарищами, которые пользовались теми же милостями, что и он, вызвало в сердце его мучительную ревность. Он стал ломать себе голову, как бы устранить соперников, и вскоре ему представился случай выместить злобу на глупце Амарине.
На званом обеде, устроенном королевой для своего супруга и всего двора, было подано блюдо под крышкой, для которого король Гарсиа берег весь свой аппетит. Хотя оно и было детищем волшебной салфеточки, его выдавали за изделие королевы. Управитель кухни горячо заверял, что на сей раз мастерство ее величества в приготовлении кушаний настолько затмило его собственное, что он, дабы не рисковать своей репутацией, оставляет за собой только будничное меню. Эти льстивые слова так понравились королеве, что она наградила мажордома нежнейшим и многозначительнейшим взглядом, который острым ножом резнул по сердцу Саррона, невидимо наблюдавшего за нею.
«Ладно же! — недовольно пробормотал он про себя. — Никому из вас не достанется ни крошки!»
Едва виночерпий подал миску и снял крышку, как лакомое блюдо, к удивлению всех присутствующих, вмиг исчезло, и миска оказалась пустой. Среди слуг прошел испуганный шепот и тихий говор. Кравчий от ужаса выронил нож и доложил о случившемся управителю кухни, повар побежал к главному пробователю и таинственно сообщил ему роковую весть, а тот немедля передал ее шепотом своему начальнику. Мажордом тут же поднялся с места и с официальным видом также на ухо прошептал печальную новость королеве, которая при этом смертельно побледнела и потребовала венгерского питья.
135
137