- Мир да пребудет с тобой, дочь моя!
<p>
* * * * *</p>
Чудесным майским утром, спустя два года после прощальной сцены в замковой часовне, юный Фридрих ехал верхом по подъемному мосту крепости на возвышенности рядом с долиной Кинцига.
Солнце Сирии окрасило его кожу, тяжкие военные труды и горечь утраченных иллюзий оставили морщины на прежде гладком лбу, но его развевающаяся борода и волосы по-прежнему сияли золотом, а голубые глаза горели, как в былые времена.
Замковые слуги толпились, приветствуя своего любимого молодого господина, ставшего, после смерти своего отца, герцогом Швабии и их феодалом. Его царственные уста произнесли много милостивых слов, его обаятельная улыбка сияла подобно солнечному лучу. Его взгляд перебегал с одного на другого, пока не остановился на старом, согбенном человеке. Это был отец Гелы. Затем Фридрих спешился и поднялся по лестнице в свою любимую комнату.
Дворецкий поставил на стол чашу с лучшим вином, хранившимся в самом дальнем углу погреба для самых торжественных случаев, а экономка принесла восхитительное печенье, специально приготовленное для этого праздничного дня, но молодой герцог не обратил на это никакого внимания. Он стоял у эркерного окна и смотрел на окно напротив. Там, в цветочном ящике, прежде цвели левкои и розмарин, а позади них он часто видел лицо, склонившееся над прялкой, - равно которому он не видел нигде на Востоке.
Но теперь все изменилось. Цветочный ящик висел пустой, наполовину развалившийся; цветы исчезли, равно как и милое лицо за стеклом, когда-то смотревшее на него с любовью.
Холод ужасного предчувствия сковал его сердце.
- Кто живет в той комнате, с зашторенным окном? - как можно спокойнее спросил он экономку, гремевшую ключами, чтобы привлечь внимание молодого герцога к себе и своему шедевру кулинарного искусства.
Старуха подошла поближе и взглянула на окно, на которое указывал герцог.
- Увы, господин! - ответила она. - Там раньше жила Гела, добрая девушка, но два года назад, осенью, она ушла в монастырь святой Клариссы, в самой чаще леса, и стала монахиней.
Фридрих некоторое время стоял неподвижно, потом молча кивнул в сторону двери, едва сдержав стон.
Экономка ушла, а молодой человек сел на подоконник, не сводя глаз с окна напротив.
Раздался тихий стук в дверь, но герцог не услышал его из-за стука собственного сердца. Дверь отворилась, и на пороге появился тот самый старик, на котором принц остановил свой взгляд во дворе замка. Он почтительно приблизился к окну и терпеливо ждал, пока молодой хозяин заметит его. Когда тот, наконец, поднял глаза, старик увидел лицо, сиявшее прежде подобно солнечным лучам, а теперь покрытое тенью смерти.
- Милорд герцог, - сказал старик, когда Фридрих подал ему знак говорить, - у меня был единственный ребенок. Не знаю, замечала ли его ваша светлость. Когда мужчины окрестных мест отправились в крестовый поход, она ушла в лесную обитель, поскольку считала, что сможет там без помех молиться за безопасность и победу наших воинов. Перед отъездом она взяла с меня обещание передать это письмо вам лично в руки, как только вы вернетесь.
Он вытащил пергамент, зашитый в пурпурный шелк, и протянул его герцогу.
Фридрих снова ничего не сказал, но молча принял послание, ибо сердце его истекало кровью.
Старик молча удалился. Оставшись один, Фридрих разрезал шелк своим охотничьим кинжалом и вытащил пергамент; когда он развернул его, то увидел, что он написан Гелой, ибо он сам учил ее писать в их счастливые часы, проведенные в лесу; она прощалась с ним, поскольку не могла нарушить обещания, данного старому монаху.
В то время как Фридрих два года назад спешил во дворец своего дяди, священник отправился в другие части страны, призывать людей присоединиться к походу в Святую землю, и только смерть помешала ему продолжать свою миссию.
Солнце давно перевалило за полдень, но ни единый звук не нарушил тишины комнаты, в которой сидел Фридрих. Вино, принесенное дворецким, осталось нетронутым, также и замечательное печенье экономки.
Наконец, молодой герцог встал, вышел из комнаты и спустился во винтовой лестнице во двор; но когда ему подводили коня, управляющий подумал, что вряд ли это тот самый молодой, веселый принц, проезжавший несколько часов назад по мосту. Вскочив в седло, молодой человек бросил последний взгляд на пустынное окно и, не сказав на прощанье ни слова, выехал на дорогу, по которой совсем недавно прибыл в замок с надеждой в сердце. Это была та самая дорога, по которой Гела так часто ходила с ним к маленькому холму в лесу; оказавшись возле узкой тропинки, принц свел лошадь с дороги, привязал к дереву и медленно пошел по направлению к месту их прежних свиданий.
Вскоре он остановился под дубом. Его покрытая листвой крона и мох у подножия были зелеными и свежими, как и прежде. Когда принц был здесь в последний раз, он любил и надеялся, но теперь все изменилось! Он присел у корней, и стал вспоминать ушедшие мечты.
Внезапно из глубины леса донесся звон колокола. Но он не мог, как в былые дни, благоговейно сложить руки и излить скорбь в молитве. Нет, слыша звук этого колокола, теперь призывавшего Гелу, - его Гелу, - к послушанию, ему казалось: он должен броситься к монастырским воротам, стучать в них рукоятью меча и требовать: "Вернись, Гела, вернись, ибо твоя жертва напрасна!"
Но он поспешил вниз по склону к своей лошади, отвязал ее и вскочил в седло.
- Прочь отсюда, мой верный конь! - громко крикнул он. - Выбери дорогу сам, ибо любовь и горе смутили рассудок мой. Неси меня туда, где требуют моего присутствия рыцарский долг и честь повелителя!
И верное животное, словно поняв слова своего хозяина, помчалось, унося его все дальше и дальше на юг, сквозь тусклые сумерки, под ярким светом полной луны. Без отдыха, но и без устали, оно несло его вперед, и когда на следующий день солнце поднялось в зенит, они достигли цели: молодой герцог стоял перед воротами Штауфенбурга.
Жертва Гелы оказалась не напрасной. Слова, сказанные старым монахом в то утро в замковой часовне, исполнились. После смерти своего дяди, юный Фридрих Швабский был возведен на трон Германии, и все, чего ожидал от него народ Германии, исполнилось в полной мере.