Брачный союз Кутха и Мити постоянен. Старший сын Кутха — Эмэмкут не соблюдает уже единства семьи. Он в различных ситуациях вступает в брак с разными женщинами. Так, его женами в разных сказках становятся Иянамльцях, Марокльнавт, Синаневт, Вален-Синаневт, лесная девушка, Ельтальнен. Несмотря на то, что Эмэмкут наследует вороньи свойства отца, он в сказках выступает в облике человека, и его женами становятся в большинстве случаев обыкновенные женщины.
Брачные узы дочерей Кутха также оказываются непостоянными. Мужьями их становятся как люди, так и звери. Так, Синаневт в разных ситуациях выходит замуж за Челькутха, Эмэмкута (уже не сына, а зятя Кутха), рыбу-горбушу, охотника и т. д. То же происходит и с ее сестрами.
Характерно, что внуки Кутха — дети Эмэмкута, Синаневт и других их братьев и сестер— не получают собственных имен и совершенно не наделяются чудотворными свойствами.
Родословная героя вороньего цикла корякского фольклора Куткыннеку (Куйкынняку) в основных чертах совпадает с одноименным циклом сказок ительменского фольклора, хотя и представляется обедненной в силу заимствования. В состав семьи Куткыннеку (Куйкынняку) входят: жена — Мити (Миты), сыновья — Эмэмкут (Амамкут), Котгану, Кигигысыняку, Сисисын (Чичисэн), дочери — Тиниэнэввут (Тынианавыт), Рэра. (Рира), Уала, Хайсянэру.
В отличие от ительменского цикла в корякском получили имена дочери Эмэмкута — Инианавыт и Клюкэнэвыт.
Постоянными персонажами этого цикла и в корякском фольклора остаются Куткыннеку, Мити и их старшие дети Эмэмкут и Тынианавыт (ительмен. Синаневт).
Эмэмкут — это в основе своей положительный герой волшебно-мифической сказки игельменско-корякского фольклора. Он — прямой наследник ранних культурных деяний своего отца, от которого заимствовал только лучшие черты — способность перевоплощаться в ворона, умение совершать чудесные поступки, полезные ближним. Эмэмкут часто отвергает все низменное в поступках Кутха. Перевоплощаясь в ворона, он продолжает космогоническую миссию тесного взаимодействия человека и животного. Сказки, где Эмэмкут совершает неблаговидные поступки, являются редкими исключениями и представляют собой, по-видимому, позднейшие наслоения.
Рассказы о Куткыннеку и Эмэмкуте частично проникают в чукотский фольклор и через него в фольклор азиатских эскимосов, однако здесь они утрачивают характер устойчивых циклов.
Таким образом, в ительменско-корякском цикле сказок о мифическом вороне Кутхе — Куткыннеку, послужившем основой для образования других сказочных жанров, ярко отразилось двойственное представление древних палеоазиатов Камчатки о мифических предках человека.
Другими героями-творцами мифических преданий народностей Чукотки и Камчатки были «создающая» женщина (девушка), различные владыки моря и верхнего мира. В основе верований палеоазиатов данного региона лежат представления о мифических предках, которыми у разных народностей и даже у разных территориальных групп одной народности могли быть совершенно различные герои-творцы — звери, птицы и человекоподобные владыки моря и верхнего мира. Ворон не являлся единым и более ранним или более поздним творцом вселенной у палеоазиатов. Параллельно с ним существовали и другие «творцы», наибольшее распространение из которых приобрела «создающая» женщина.
У азиатских эскимосов и чукчей такой создательницей выступает женщина из Мамрохпака, которая, не пожелав выйти замуж по велению отца, удаляется в тундру, обретает чудесную силу и создает приморских и кочевых жителей, а также оленей и морских зверей. Из мифов о сильной женщине, отказывающейся выйти замуж по повелению отца и по своему желанию выбирающей супруга, распространенных по всему северо-азиатскому и североамериканскому региону, позже разовьется целый цикл волшебных сказок, в которых отразятся не только пережиточные явления «миротворчества», но и мотивы социальной организации доклассового общества». Таковы, например, чукотские предания о «создающей» женщине Кытгы, эскимосские и чукотско-корякские предания о девушке или женщине, устраивающей свою жизнь по собственному усмотрению, о сиротах, ведущих борьбу со своими жестокими односельчанами или дядьями, о женщинах-воительницах и т. д. В этих преданиях найдут отражение и такие важные социальные мотивы, как семейные и брачные отношения, разложение первобытнообщинных традиций распределения продуктов коллективного труда, появление имущественного неравенства и обособление отдельной семьи.
Мифические предания о морской владычице Седне, засвидетельствованные в конце XIX в. Боасом у эскимосов пролива Дэвиса на востоке Баффиновой Земли, в различных вариантах повторяются (но с другими названиями героини) также и у других групп эскимосов 33.
Эта героиня, регулирующая добычу морского зверя, часто является той же обиженной родителями девушкой, которая становится мифической создательницей или разрушительницей всего сущего. Интересный перечень таких «владычиц моря» в фольклоре канадских и аляскинских эскимосов приводят в своей книге 3. Нунгак и Е. Арима 34. Лингвистический анализ названий этих мифических персонажей свидетельствует, что они не являются личными именами, а относятся к словам пространственно-указательной ориентации или же к существительным, характеризующим персонаж по каким-либо внешним или качественным признакам [ср.: агналук таканналук«женщина нижняя», агнакапсалук«большая плохая женщина», кавна«та внизу», негивик 35( ныгывик) «мясное блюдо», «место для мяса» и т. д.].
Но владыкой моря может быть н мужчина, как это имеет место в эскимосской сказке «Хозяин моря» (№ 6). Такими владыками морских глубин выступают и общины морских зверей — китов, моржей, лахтаков, нерп (№ 14, 125), а хозяином удачной охоты — рожденный женщиной кит, приводящий к берегу собратьев-китов (№ 19), белый медведь и другие помощники человека.
Хозяином верхнего мира, в который часто попадают ищущие своей счастливой доли люди, выступает обычно мужчина, редко — женщина. Хозяин неба, которого в эскимосских мифических преданиях называют силъам йугуа(также силам йон) — «человек вселенной», силъык— «творец», силам осына— «хозяин вселенной», алмысим йон— «человек обычаев» («хозяин обычаев»), по внешнему облику и образу жизни обыкновенный охотник, наделенный всеми человеческими чертами земного жителя. Его превосходство перед людьми в том, что он может наказать человека за нарушение морально-этических норм, задержав его в верхнем мире. Но владыка этого верхнего мира человечен в такой же степени, как и его подопечные: он часто имеет жену и детей, а когда к нему попадают искательницы счастливой доли с земли, то он женится также и на них, и в результате такого брака появляются дети; он имеет байдару, гарпун и прочее охотничье снаряжение; добывает диких оленей, морских зверей, имеет запасы еды; со своими гостями и членами семьи ведет будничный житейский разговор. В отличие от жителей земли хозяин неба обладает чудесными свойствами: он вонзает копье в стену землянки, стена раздвигается, подступает морская вода, и он выплывает из землянки на каяке в море, а стена вновь смыкается. Своих гостей хозяин неба опускает на землю при помощи ремня через отверстие в полу землянки, одаривая их предметами, которые на земле превращаются в оленей, пушнину, мясные припасы и т. д. (см. здесь № 16, 17, 24, 31).
В чукотских сказках о хозяине неба повторяются те же сюжеты, что и в эскимосских, но владыку верхнего мира здесь называют Тынагыргын — «Рассвет» или Тэнантомнын — «Создающий». Мифические рассказы о Тынагыргыне с сохранением имени этого небожителя заимствовали от чукчей, в свою очередь, азиатские эскимосы. Таким образом, происходил процесс двусторонней интерференции однотипных сюжетов, ранним истоком которых могли быть как древние эскимосские, так и чукотские мифы о творцах-небожителях.
В эскимосской сказке «Потерявшиеся братья» (№ 24) владычицей верхнего мира выступает женщина, чудесным образом спасающая братьев-охотников. Муж этой владычицы — половинный человек, у которого — по одной конечности, одному глазу, одному уху. А в другой сказке («Вторая жена», № 31) половинной является жена небесного жителя, который в качестве второй жены берет также поднявшуюся к нему человеческую женщину. Чудесное в сказках этого типа переплетается с реальной жизнью, с детальным отображением производственной деятельности людей и их обычаев.
33
Термин Седна не является собственным именем героини мифических преданий — владычицы моря; он восходит к указательному эскимосскому местоимению сана, самна — «тот нижний», «тот под чем-либо», табуированно использованному в фольклоре. В этом иносказательном значении употреблялись и другие указательные слова, которых в эскимосском языке-основе более двадцати (см. Nungak, Arima, стр. 113–114; Г. А. Меновщиков, Указательные местоимения в эскимосском языке. — «Вопросы языкознания», 1955, № 1).