Достаточно убедительный пример общего мифологического багажа филиппинских "язычников", христиан и мусульман — присущие им всем, как отмечает Штёр [66, 122], мифы об антагонизме солнца и луны. Мифам отим посвящена специальная публикация, достать которую мне не удалось [61]. Однако мифы этого типа представлены в данном сборнике — это пампанганская (Западный Лусон) сказка "Луна и солнце" о том, как солнце, стремясь к мировой гегемонии, выбивает бамбуковой палкой глаз своей сестре луне, и своеобразное, много вобравшее в себя из мусульманской среды этиологическое предание "Отчего бывает затмение луны", принадлежащее моро, географически и культурно много веков изолированным от пампанго. Сюда же относится тингианский миф, в котором солнце в пылу спора бросает песком в луну, уверяющую, что оно слишком жаркое [30, № 73]; набалойские мифы, где солнце то бросает в насмешницу-луну золой, то подстраивает ловушку изначально более яркой луне, причем в обоих случаях, как и у тингианов, луна в результате начинает светить более тускло, чем солнце [58, № 8, 9]. В том же ряду можно рассматривать и миф манобо, согласно которому луна вечно убегает от своего бывшего мужа — солнца, нечаянно сжегшего их детей — звезды [28, 91][14].
Старые языческие боги в функции повелителей и законодателей (иногда создателей) зверей и птиц — частые гости в этиологических сказках о животных, весьма распространенных у равнинных народов Филиппин: так, сюжет "Суда над животными" (Th Z 49.6), представленный в данном сборнике, пампанганской сказкой "Суд Синукуана", относится, по подсчетам Фэнслера, к десяти наиболее распространенным сказочным сюжетам жителей равнин [38, VIII]. Не исключено, что некоторые из этиологических рассказов принимались еще недавно за чистую монету — например, пампанганская сказка "Почему ворона черная" или тагальская сказка "Как появились обезьяны", переносящие нас во времена первотворе-ния. Однако по мере того как серьезные интонации этиологических рассказов сменяются юмористическими, а их финальный этиологизм заменяется, вытесняется перипетиями основного сюжета [см. 13, 73; 7, 87 и др.], распространяется отношение к этиологическим рассказам как вымыслу, повествованию об удивительном, необычайном, то есть как к сказке. Так, в тагальской сказке "Буйвол и нектарница" отсутствует уже этиологическая концовка, присущая односюжетной сказке моро "Почему цапля ездит на буйволе" [62, 41 — 44], а кумулятивная сказка пампанго "Почему лошадь раздавила яйца птички пугу" построена на том же приеме, что и "Суд Синукуана", но кончается не объяснением некоторых особенностей самцов москитов, а комическим ответом Хуана, воскрешающем в памяти ответ волка из аналогичной русской сказки о кочетке и курице (Андреев, 241 II, ВР II 80).
Идя по следам древних филиппинских богов, мы незаметно ступили в обширную область сказок о животных, еще в 30-х годах довольно распространенных в фольклоре равнинных народов, и даже подошли к воображаемой черте, отделяющей друг от друга две жанровые разновидности этих сказок — зачастую принимающиеся всерьез этиологические сказки и сравнительно более поздние сказки о животных в строгом смысле слова, которые на Филиппинах нередко именуются баснями (фабула). Подавляющее большинство этих сказок весьма далеко, однако, от басенной нравоучительности и басенного аллегоризма. Свободны от них и самбальская сказка "Обезьяна и крокодил", тагальская "Обезьяна, собака и буйвол" и пампанганская и тагальская сказки "Обезьяна и черепаха", представляющие в нашем сборнике три сюжета "животной сказки"[15], наиболее популярных среди равнинных народов после "Суда над животными" [см. 38, VIII]. Почти все сказки на эти сюжеты посвящены похождениям обезьяны — излюбленного комического героя равнинных сказок о животных. Однако если в первых двух сказках остроумная и отчаянная обезьяна блистательно надувает крокодила и загоняет своими шутками в могилу прожорливого великана бунгиснгиса, то попытка обмануть черепаху оказывается для нее роковой. Можно полагать, что поражение обезьяны в сказках об обезьяне и черепахе связано с тем, что она нарушает международный моральный кодекс народных сказок, в которых, по словам В. Я. Проппа, хитрость и обман есть орудие слабого против сильного [16, 74]. Заметим, что в некоторых случаях черепаха вообще перенимает у обезьяны роль трикстера — "злого шутника" комической сказки о животных. В пангасинанской сказке "Игуана и черепаха" она, например, разыгрывает бросившую ее в беде игуану почти таким же образом, каким обезьяна разыгрывает крокодила в упоминавшейся выше самбальской сказке (ср. также 63, № 38).
14
Соблазнительной выглядит параллель между этиологической сказкой таосуг "Как появилась луна" и тингианским преданием "Как Анониболинаен стала женой солнца", где речь идет о невесте, похищенной солнцем с помощью стебля вьющегося растения [см. также 30, № 35].
15
Фэнслер именует эти сюжеты "Обезьяна и крокодил", "Сотрудничество зверей", "Обезьяна и черепаха" [38, VIII], но, как мы увидим, в некоторых версиях этих сказок выступают и другие животные.