Ну, так вот, дает мне Соня тогда письмо и говорит:
— Ну, Катюк, читай, что тебе Мишка пишет.
Я посмотрела, вижу — большими буквами что-то написано, а что написано — не знаю. Пробовала сама сочинять — да вижу, что, может быть, не то. Тогда я вдруг как зареву. Ревела, ревела, уж Соня не знала, что и делать, все меня упрашивала перестать, говорила, что сама мне прочтет. А я говорю ей:
— Не надо, не хочу!
Соня говорит:
— Почему же не хочешь?
— Потому что, — говорю, — я глупая, я читать не умею, а Мишка умный, он в больнице писать научился.
Ну, меня Соня все-таки успокоила. Она сказала, что, может быть, и Мишке кто-нибудь другой написал письмо, а он только лапку приложил.
Стали мы читать письмо. Читала-то Соня, а я слушала. Мишка писал, что будто получил мое письмо, и что скоро вернется домой, потому что лапка зажила.
Я всему поверила тогда. Взяла письмецо, спрятала его в шкатулочку и все вынимала.
А на другой день я проснулась, а Мишка сидит на одеяле. Я его схватила, стала целовать его и рассматривать. Посмотрела ножку ему, — ножка совсем новенькая; а раньше у него, действительно, одна ножка шаталась. Только вижу, что Мишка очень похудел, худой такой стал, и шерсть у него стала короче и не такая мяконькая.
Спрашиваю маму:
— Мама, в больницах плохо кормят?
Мама говорит:
— Нет, Катюша, там кормят хорошо, потому что там лежат больные, им нужно хорошо кушать.
Я тогда очень задумалась. Думала о том, почему похудел Мишка и почему у него шерстка короче стала.
И еще было одно. Была у моего Мишки в глазу стеклянная бусинка, а в бусинке виден был маленький, светленький пузырек, совсем маленький, так что никто этого не мог видеть, — а я знала: я даже однажды ему глазок лечила примочкой, да не помогло.
И вот пузырька-то теперь не было.
Я думала: конечно, может быть, и глазок вылечили. И мне было отчего-то очень скучно, даже плакать хотелось. Может быть, оттого, что вот вылечили в больнице, а я не могла…
Как-то я так сидела и думала, а мама с Соней сидели рядом в столовой. И слышу, как Соня говорит маме:
— Пожалуй, нужно сказать Катюше, что Мишка не тот, а то она, кажется, сама догадывается.
А мама ей отвечает:
— Да, ты ей скажи, Соня, а то она поймет и обидится, плакать будет; это вредно, она нервная девочка.
Соня пришла ко мне, а я уж лежу на кровати, уткнулась лицом в подушку и плачу, плачу…
Соня меня очень утешала, а я не могу, плачу все. Очень мне было обидно, что мне моего Мишку подменили, да думали, что я не замечу. А я стала догадываться-то сразу, да только мне очень хотелось, чтобы это был мой Мишка настоящий.
Я уж потом не помню, как было. В нового Мишку я никогда не играла. А от прежнего Мишки я письмо часто перечитывала, про письмо-то я думала, что оно настоящее.
Я потом по этому письму и читать выучилась. Мне его Соня множество раз читала, я его наизусть выучила. А потом стала по буквам разбирать, да еще много раз переписывала карандашом на бумагу, а Соня мне помогала.
Теперь я знаю, что все это было не настоящее — и письмо, и про больницу, и все, а только по-моему все равно, что в самом деле! Потому что я Мишку очень любила, и раньше, до больницы, всегда говорила с ним, и рисовали мы вместе, и все, как на самом деле. По-моему, это все равно…
Отчего-то мне очень скучно, когда я о нем думаю!..
3. Про кармашек
Еще вспомнила одну штуку рассказать! Про кармашек! Ужасно интересно!
У нас Володин пароход остался — игрушечный. Мне мама в него играть не давала, а поставили его в шкапу на полке, а дверь у шкапа стеклянная. Пароходик хорошо видно было, а мы с мамой часто смотрели и про Володю вспоминали. Мама, конечно, плакала, а я просто так сидела.
Как-то я заснула, и вижу во сне, будто мы на пароходе на Володином поехали кататься по речке. Он гудит, пароход, а мы едем, весело! И будто приехали мы куда-то в страну, а в стране все цветы и большие деревья, и добрые медведи, и извозчики, и всего много, сейчас уж не помню.
И будто ужасно много орехов!
Я стала сейчас орехи собирать, много насобирала, так много, что прямо некуда деть. Побежала на пароход, а он будто бы в шкапу стоит опять. Я его вынула, наложила в него орехов, весь полный. А у меня еще много их. И какая глупая, не догадалась сесть! Положим, щипцов не было, а зубами грызть нельзя, от этого зубы болят. Будешь беззубая, как точно старая бабушка! Мама говорит, что и от конфет зубы портятся, а я не знаю почему: ведь конфеты мягкие. Я много конфет ела, а зубы белые. Я бы сейчас их показала, да в книжке нельзя их показать, а рисовать — не выйдет.