Возвращаясь вечером в ночлежку, Ерошка думал только об одном, чтобы на следующее утро выйти пораньше и, наскоро прикупив товару, пойти опять в какое-нибудь людное место продолжать свои наблюдения. И даже во сне перед его глазами проходили вереницы людей, и он поминутно просыпался и ощупывал карман, где лежало его драгоценное стекло.
Так проходили день за днем. Ерошкина торговля шла из рук вон плохо, и если он не разорялся в конец, то только потому, что в людных местах, куда забирался он со своим лотком, покупатели находились и без особых усилий с его стороны. Но ел и спал Ерошка плохо; ему не хватало для этого времени, которое было ему теперь слишком дорого.
Чем больше Ерошка наблюдал людей, тем больше менялся сам. Порою, видя, как сгорбленный и приниженный человек делает жалкие усилия расправиться, Ерошка невольно, сам того не замечая, выпрямлял плечи и шел вперед бодрее. При виде трусливых и бегающих глаз, глаза Ерошки загорались огнем негодованья на человеческую трусость и низость. И смело глядя в лица встречным, он страстно хотел встретить такой же смелый взгляд, чтобы померяться с ним силами. Самодовольные люди, без проблеска живого ума на лице, заставляли особенно усиленно работать мысль Ерошки, словно бы он чувствовал себя обязанным думать и за себя и за других. От тех же, в ком Ерошка примечал отдельные светлые черты настоящего человека, которого он так страстно хотел найти, он также невольно перенимал их благородную осанку или их свободные, спокойные движения. В их глазах он читал, как в книге, и чувствовал, что их мысль понятна ему и роднит его с ними. Но всегда в душе Ерошки оставался осадок горечи: он слишком ясно понимал, что цельного, совершенного человека он еще ни разу не встретил и вряд ли когда-нибудь увидит. Ошибаться в этом он не мог, так как в каждом сомнительном случае его убеждало в этом чудесное стеклышко, подарок странного старика.
В какой-нибудь месяц Ерошка сильно переменился. Из веселого и беззаботного уличного мальчишки он превратился в почти взрослого парня, серьезного и задумчивого. На вид он казался странным и рассеянным и действительно он не замечал вокруг себя ничего, кроме лиц, которые были полны для него самого живого интереса. Но странное дело: чувство жалости, которое он испытывал раньше к людскому безобразию, постепенно переходило у него в глубокое презрение и отвращение к людям. Он продолжал смотреть на них по целым часам и дням, но смотрел уже с какой-то злобой, смотрел только потому, что не смотреть не мог, хоть это и доставляло ему страдание. Даже светлые черты, которые он открывал в людях, не радовали его более; в сравнении с ними общее безобразие делалось еще более заметным.
Однажды Ерошка по своему обыкновению медленно шел по улице, внимательно вглядываясь в прохожих. За весь этот день он не более двух раз прибегал к помощи стекла, так как привык уже обходиться без него. Увидав у окна магазина женщину, в которой он заметил что-то особенное, Ерошка захотел на этот раз проверить свое наблюдение чудесным стеклом. Он остановился, стал пристально смотреть, и скоро убедился, что его привычный глаз иногда его обманывает. Женщина была ничем не хуже и не лучше других, но на ней была надета искусно сделанная маска, которую стекло сразу обнаружило. Ерошка хотел было уже идти дальше, но вдруг остановился. В простенке между окнами магазина, в большом зеркале он увидел отражение стройного, красивого, очень бедно одетого юноши, с гордым, несколько презрительным лицом. Ерошка остолбенел, но затем громко рассмеялся: он понял, что это его собственное отраженье; он так изменился, что не сразу себя узнал. Вслед за тем в голове Ерошки стрелой пронеслась мысль, что такого человека он еще не встречал, что он сам, Ерошка, торговец спичками, выше и прекраснее всех, кого он видел за все время. И к этой мысли внезапно прибавилась другая, еще более смелая и самоуверенная; а что если он, Ерошка, и есть тот самый человек, о котором говорил старик?
Ерошка подошел близко к зеркалу и поднес к глазам стекло.
Он видел, как его отраженье в зеркале задернулось словно дымкой, как затем эта дымка стала рассеиваться, как на него глянула пара страшных глаз, горящих блеском ужаса и испуга. Больше Ерошка не видел ничего — больше ничего и не было в зеркале: только эти два глаза словно висели в воздухе и пристально смотрели на него. И это было так ужасно, что в висках Ерошки застучала кровь, сердце заколотилось в груди и на лбу его выступили капли холодного пота.