Идёт человек ночью по лесу — и вдруг кто-то где-то загикает, завопит, заорёт, заскулит или страшно-страшно загогочет. Понятное дело, человек перепугается насмерть. Такой ужас на него нападёт, что он бежит, ног под собой не чуя — того и гляди, душу богу отдаст со страху.
Вот что вытворял на Кракорке из года в год Леший; и такого страху он нагнал, что люди боялись туда в сумерки и нос показать.
И вот однажды является ко мне в больницу странный человек — рот до ушей, хоть завязочки пришей, горло завязано какой-то тряпицей — и начинает сопеть, хрипеть, храпеть, шипеть, хрюкать и скрипеть. Ни единого слова не разберёшь!
«Так что у вас?» — спрашиваю.
«Пан доктор, — сипит этот молодец, — я, с вашего разрешения, вроде охрип».
«Это я вижу, — говорю. — А кто вы и откуда?»
Пациент, немного помявшись, признался:
«Я, с вашего разрешения, не кто иной, как Леший с горы Кракорки».
«А! — говорю. — Так это вы тот негодяй, тот бесстыдник, который пугает людей в лесу? Так вам и надо, чёрт возьми, что вы потеряли голос! И вы ещё думаете, я вам буду лечить ваши фари- и ларингиты или готары картани, то есть, я хотел сказать, катары гортани, чтобы вы могли и дальше вопить и орать в лесу и напускать на людей порчу? Нет-нет, хрипите и сипите себе на здоровье, по крайнёй мере покой дадите людям!»
И, представляете, тут этот Леший взмолился:
«Ради бога, пан доктор, умоляю вас, вылечите мне горло! Я буду себя хорошо вести, не буду людей пугать».
«Это я вам и советую, — говорю. — Вы себе надорвали горло своим криком, а потому и потеряли голос, ясно? Вам, любезный, пугать людей в лесу — самое неподходящее дело: в лесу холодно и сыро, а у вас слишком деликатные дыхательные пути. Не знаю, не знаю, что с вами и делать… Катар бы ещё можно вылечить, но вам пришлось бы навсегда перестать пугать людей и переселиться куда-нибудь подальше от леса, иначе вам ничто не поможет».
Леший мой смутился и почесал в затылке.
«Это дело трудное. А чем же я жить буду, если перестану пугать? Я ж никакого другого ремесла не знаю, кроме как вопить и кричать, и то пока я при голосе».
«Да, милейший вы мой, — говорю я ему, — с таким редкостным горлом, как у вас, я бы пошёл в оперу певцом, или торговцем на базар, или в цирк зазывалой. Просто жаль, что такой могучий, выдающийся голос пропадает в глуши. Вы об этом не думали? В городе бы вас, наверно, больше оценили».
«Я об этом иногда и сам подумывал, — признался Леший. — Ну что ж, попробуем где-нибудь в другом месте устроиться, только, конечно, когда голос вернётся!»
И вот я ему, коллеги, смазал гортань йодом, велел ему полоскать горло марганцовкой и хлористым кальцием и прописал стрептоцид внутрь и компресс на шею снаружи. С той поры Лешего на Кракорке не было слышно. Видимо, он и на самом деле перебрался в другое место и перестал пугать людей.
Случай с гавловицким водяным
— И у меня был один занятный медицинский случай, — отозвался упицкий доктор. — У нас в речке Упе, за гавловицким мостиком, под корнями ивняка и ольшаника жил старый водяной, по имени Иудал. Был он страшный нелюдим, брюзга, ворчун и страхолюд. Иногда он устраивал наводнение, а порой и детей топил, когда они купались. Словом, люди терпеть его не могли и не знали, как от него избавиться.
Однажды осенью является ко мне в приёмную старичишка: кафтан на нём зелёный, а на шее красный платок, и кашляет-то он, чихает, фыркает, сморкается, вздыхает и потягивается.
«Пан дохтур, либо я простыл, либо прозяб: здесь-то мне колет, там-то стреляет, поясницу разломило, в суставах тянет, кашель такой, что грудь разрывает, а насморк — как из ведра. Так, может, вы меня чем попользуете?»
Я его выслушал, простукал и говорю:
«Дедушка, это ревматизм. Я вам дам мазь, называется она, к вашему сведению, «линиментум». Но это ещё не всё. Вы должны находиться всё время в сухом и тёплом месте. Поняли?»
«Понял, — заворчал старикан. — Но насчёт сухого и тёплого места — тут, сударь мой, ничего не выйдет».
«Почему это не выйдет?» — спрашиваю его.
«Ну, — говорит дедка, — потому, что я, пан дохтур, гавловицкий водяной. Как это я себе в воде могу устроить сухое и тёплое место? Ведь я себе и нос вытираю водной гладью, в воде сплю и водой укрываюсь. Только вот теперь, на старости лет, стелю себе мягкую воду, а не жёсткую, чтобы помягче лежать было. Так что насчёт сухого и тёплого места — это, доложу я вам, трудновато!»
«Ничего не попишешь, папаша, — говорю, — в холодной воде ревматизм ваш только обострится. Сами знаете, старые кости любят тепло. Сколько вам, кстати, лет, пан водяной?»