А ведь было время, когда Орешек вовсе не умел лаять, хотя уже считался взрослым псом и отрастил такие зубы, что изорвал в клочки дедушкины воскресные сапоги… Надо вам тут рассказать, как дедушка приобрёл Орешка или, вернее, набрёл на Орешка.
Шёл однажды дедушка из трактира поздненько-таки домой и для веселья, а может, и затем, чтобы отогнать нечистую силу, по дороге пел песню. Но кругом было так темно, что он в этой темноте потерял мотив, и пришлось ему остановиться, чтобы его отыскать. Стоит он, ищет его — никак не может найти, и вдруг слышит какой-то визг, писк, хныканье прямо у себя под ногами. Перекрестился и пошарил по земле: что, мол, это такое? Смотрит — какой-то мохнатый тёплый клубочек. Как раз поместился он у деда в горсти, а мягкий был, как бархат! И едва взял дед этот клубок в руку, как он скулить перестал и начал сосать деду палец, словно этот палец мёдом полит.
«Надо поглядеть, что бы это такое могло быть», — подумал дедушка и понёс «это» с собой на мельницу.
Бабушка, бедняжка, не спала, чтобы как следует пожелать дедушке «доброй ночи», но, прежде чем она успела сказать хоть слово, хитрец дедушка говорит:
— Глянь-ка, Елена, что я тебе несу!
Бабушка посветила… Милые вы мои, да ведь это щенок! Совсем крошечный, слепой и весь жёлтый, как орех без скорлупы.
— Гляди ты! — удивился дедушка. — Откуда ж ты такой, собачий сын, взялся?
Собачий сын, понятно, ничего на это не ответил; он дрожал, как осиновый листочек, и пищал прежалостно. Крысиный его хвостишко так и прыгал, и тут же — ах, чтоб тебя! — сделалась под ним на столе лужица и стала расти и расти…
— Карел, Карел, — укоризненно покачала головой бабушка, — где твоя голова? Ведь щеночек этот погибнет без матери!
Дедушка очень испугался.
— Живо, Елена, — сказал он, — подогрей молока и принеси булочки.
Бабушка всё принесла, дедушка намочил кусочек хлеба в молоке, обмотал краем платка, и получилась отличная соска. Вскоре щенок так насосался, что у него живот стал как барабан.
— Карел, Карел, — опять покачала бабушка головой, — где твоя голова? Куда ты этого щенка денешь? Ведь он замёрзнет!
Но это же был дедушка, с ним не поспоришь! Он забрал щенка и прямиком с ним в конюшню. Ох, господи, до чего же там было тепло — Ферда и Жанка надышали!
Оба коня уже спали, но, когда вошёл хозяин, подняли головы и оглядели его умными, добрыми глазами.
— Жанка, Ферда, — сказал дедушка, — смотрите не обижайте Орешка, поняли? Я отдаю его вам на попечение.
И с этими словами он положил маленького Орешка перед ними на солому. Жанка понюхал забавное существо и отлично почуял запах хозяйских рук; он шепнул Ферде:
«Это свой!»
На том и порешили.
Вот так и поселился Орешек в конюшне. Кормили его сперва из дедушкиной соски, а скоро у него открылись глаза и он смог сам лакать из миски. Тепло ему было, как у мамы на печке.
Так-то вот и выросла из него эдакая маленькая дворняжка с глупой мордой. Щенок щенком: не знает ещё, на что надо садиться, и садится прямо на голову, да ещё удивляется, что больно жёстко; не знает, куда хвост девать; считать может только до двух, а ног-то у него четыре, вот они и путаются: возится, возится, наконец шлёпнется от удивления и высунет язычок — розовый-розовый, как кусок ветчины. Да ведь все щенята такие, одно слово — дети!
Ферда и Жанка могли бы вам ещё кое-что рассказать: например, о том, какое это мученье для старой лошади, когда всё время надо смотреть, как бы не наступить на глупую собачонку. Сами знаете, милые, копыта — это не шлёпанцы, и нужно ставить их помаленьку, полегоньку, а то кто-то на полу поднимет писк, визг и рёв. «Да уж, дети — сущее наказание!» — сказали бы вам Ферда и Жанка.
И вот вырос уже из Орешка настоящий пёс, весёлый и зубастый, не хуже всякого другого, но одно было нехорошо: никто не слышал, чтобы он лаял или рычал.
Визжать он визжал, скулить скулил, но лаем это нельзя было назвать.
Вот однажды бабушка и говорит про себя: «Почему это Орешек не лает?»
Задумалась она, три дня ходила сама не своя, а на четвёртый говорит дедушке:
— Почему это наш Орешек никогда не лает?
Тут задумался и дедушка. Три дня он ходил и всё качал головой, а на четвёртый спрашивает Шулитку, кучера: