А что случилось потом, то уже к нашей сказке не относится. Но если Вашек и вправду стал потом королём в этой стране, то случилось это, ребята, не из-за кошки и не из-за его дружбы с принцессой, а из-за больших и славных дел, которые Вашек, став большим, сделал для блага всей страны.
ДАШЕНЬКА, ИЛИ ИСТОРИЯ ЩЕНЯЧЬЕЙ ЖИЗНИ
1.
Когда она родилась, была это просто-напросто беленькая чепуховинка, умещавшаяся на ладошке, но, поскольку у неё имелась пара чёрненьких ушек, а сзади хвостик, мы признали её собачкой, и так как мы обязательно хотели щенёнка-девочку, то и дали ей имя Дашенька.
Но пока она так и оставалась беленькой чепуховинкой, даже без глаз, а что касается ног — ну что ж, виднелись там две пары чего-то; при желании это можно было назвать ножками.
Так как желание имелось, были, стало быть, и ножки, хотя пользы от них пока что было немного, что там говорить! Стоять на них Дашенька не могла, такие они были шаткие и слабенькие, а насчёт ходьбы и думать не приходилось.
Когда Дашенька взяла, как говорится, ноги в руки (по правде сказать, конечно, ног в руки она не брала, а только засучила рукава, — вернее, она и рукавов не засучивала, а просто, как говорят, поплевала на ладони. Поймите меня правильно: она и на ладони не плевала, во-первых, потому, что ещё не умела плевать, а во-вторых, ладошки у неё были такие малюсенькие, что ей ни за что бы в них не попасть), — словом, когда Дашенька как следует взялась за это дело, сумела она за полдня дотащиться от маминой задней ноги к маминой передней ноге; при этом она по дороге три раза поела и два раза поспала.
Спать и есть она умела сразу, как родилась, этому её учить не приходилось. Зато и занималась она этим удивительно старательно — с утра до ночи. Я даже думаю, что и ночью, когда никто за ней не наблюдал, она спала так же добросовестно, как и днём, такой это был прилежный щенок.
Кроме того, она умела пищать, но как щенок пищит, этого я вам нарисовать не сумею, не сумею и изобразить, потому что у меня недостаточно тонкий голос. Ещё умела Дашенька с самого рождения чмокать, когда она сосала молочко у мамы. А больше ничего.
Как видите, не так-то много она умела. Но её маме (зовут её Ирис, она жесткошёрстный фокстерьер) и того было довольно: весь день напролёт она всё нянчилась со своей дорогой Дашенькой и находила, о чём с ней беседовать, причёсывала её и гладила, утешала и кормила, ласкала и охраняла и подкладывала ей вместо перины собственное мохнатое тело; то-то славно там, милые, Дашеньке спалось!
К вашему сведению, это и называется материнской любовью. И у человеческих мам всё бывает так же — сами, конечно, знаете.
Одна разница: человеческая мама хорошо понимает, что и почему она делает, а собачья мама не понимает, а только чувствует — ей всё природа подсказывает.
«Эй, Ирис, — приказывает ей голос природы, — внимание! Пока ваш малыш слепой и беспомощный, пока он не умеет сам ни защищаться, ни прятаться, ни позвать на помощь, не смейте от него ни на секунду отлучаться, я вам это говорю! Охраняйте его, прикрывайте своим телом, а если приближается кто-то подозрительный, тогда «ррр» на него и загрызите!»
Ирис всё это выполняла страшно пунктуально. Когда приблизился к её Дашеньке один подозрительный адвокат, она кинулась, чтобы его загрызть, и разорвала ему брюки; когда подошёл один писатель (помнится, Йозеф Копта), хотела его тоже задушить и укусила за ногу; а одной даме изорвала всё платье.
Более того, кидалась она и на официальных лиц при исполнении ими служебных обязанностей, как-то: на почтальона, трубочиста, электромонтёра и газопроводчика. Сверх того, покушалась она и на общественных деятелей — бросилась на одного депутата; было у неё недоразумение даже с полицейским; словом, благодаря своей бдительности и неустрашимости она сохранила своё единственное чадушко от всех врагов, бед и напастей.