Сказал он так, посадил маленького Мерзавио перед собой на коня и вот уже скачет в Броумов. Там он ссадил сыночка с коня перед монастырём бенедиктинцев и, грозно звеня шпорами, пошёл прямёхонько к отцу настоятелю.
— Святой отец, — сказал он страшным голосом, — оставляю вам своего мальчишку на воспитание, чтобы вы его научили есть, сморкаться и танцевать, говорить «битте шён» и «жевузем» и всему, что полагается настоящему кавалеру. А тут, — прибавил он, — мешок дукатов, луидоров, флоринов, пиастров, рупий, дублонов, червонцев, талеров, гиней, серебряных гривен, голландских золотых, пистолей, соверенов, наполеондоров, чтобы он у вас мог жить как княжеский сынок.
Сказал, повернулся на каблуках — и обратно в лес, оставив отцам бенедиктинцам маленького Мерзавио на попечение.
Так-то и стал маленький Мерзавио обучаться у отцов монахов вместе со множеством княжат, графьят и других богатых мальчишек. И толстый отец Спиридон научил его говорить: по-немецки «питшён» и «горзама динр»[2], а патер Доминик вбивал ему в голову разные всякие французские «трешарме́» и «сильвупле́»[3]; пан отец Амадеус учил юного Мерзавио реверансам, менуэтам и приличным манерам, а отец регент Краупнер выучил его сморкаться так, чтобы звук был тонкий, словно у флейты, или нежный, как у кларнета, а не трубить, как контрабас, фагот, фанфара или иерихонская труба, как корнет-а-пистон или автомобильный клаксон, как трубливал, бывало, старый Мерзавио. Короче говоря, выучили его всему политесу и отменным тонкостям, как настоящего кавалера.
В общем, стал юный Мерзавио в своём чёрном бархатном наряде с кружевным жабо очень милым юношей и начисто забыл, что рос он когда-то в разбойничьем логове в диких горах Брендах и что его отец, старый злодей и разбойник Мерзавио, ходил в бычьей шкуре, укрывался конской попоной и ел сырое мясо прямо голыми руками, как полагается всем разбойникам.
Короче говоря, юный Мерзавио блистал знаниями и воспитанием. И как раз, когда он особенно отличился в науках, загремели конские копыта перед броумовским монастырём. С коня соскочил лохматый слуга, забарабанил в ворота, а когда его впустил привратник, грубым голосом сказал, что приехал за молодым паном Мерзавио, что, мол, его батюшка — старый Мерзавио — собирается помирать и зовёт к себе единственного сына для передачи своего дела.
Тут молодой Мерзавио в слезах попрощался с достойными отцами бенедиктинцами, со всеми остальными барчатами и студентами и поехал на Бренды, раздумывая, какое же дело хочет ему отказать отец, и клянясь себе в душе, что будет вести дело богобоязненно, благородно и с примерной учтивостью ко всем людям.
Так приехали они на Бренды, и слуга привёл молодого пана к смертному одру отца.
Старый Мерзавио лежал в огромной пещере на груде бычьих шкур, укрытый конской попоной.
— Ну что, Винцек, — с трудом проговорил он, — ведёшь, лентяй, моего мальчишку?
— Дорогой отец, — воскликнул юный Мерзавио, падая на колени, — да хранит вас господь долгие годы на радость ближним и к несказанной гордости вашего потомства!
— Легче, парень, — сказал старый разбойник. — Сегодня я отправляюсь в пекло, и нет у меня времени на твои фигли-мигли. Думал я, что оставлю тебе такое наследство, чтобы ты мог жить без забот. Но, разрази меня гром на этом месте, настали, видно, для нашего ремесла последние времена!
— Ах, батюшка, — вздохнул юный Мерзавио, — я и понятия не имел, что вы терпите нужду!
— Эхма! — пробормотал старик. — Видишь ли, у меня подагра. Приходилось работать поближе к дому. А ближайший большак купцы, прохвосты, всячески объезжали. Самое время, чтобы моим делом занялся кто-нибудь помоложе.
— Дорогой отец, — пылко сказал юноша, — клянусь вам всем на свете, что буду продолжать ваше дело, и обещаю исполнять его честно, с любовью и со всей учтивостью!
— Не знаю, как выйдет с учтивостью, — проворчал старик. — Я-то лично, правда, резал только тех, которые брыкались. Но кланяться, сынок, никому не кланялся. Понимаешь, в нашем деле это как-то не годится.
— А какое же, дорогой отец, ваше ремесло?
— Разбой, — сказал старый Мерзавио и скончался.
Так остался юный Мерзавио один-одинёшенек на свете, потрясённый до глубины души как смертью старика отца, так и тем, что дал ему клятву стать разбойником.
2
Искажённое немецкое «битте шён» — «пожалуйста» и «гехо́рзамер ди́нер» — «ваш покорный слуга».
3
Искажённое французское «трэ шарман» и «силь ву плэ» — «очень мило» и «пожалуйста».