Ненадолго лорды даже задумались, что за чудовище посетило эти края, как Бруно сказал, что ведьма из благородных женщин. Тогда всё стало на места: даже минимального женского образования хватит, чтобы сочинить правдоподобную историю, заставить простонародье поверить в неё, и придерживаться определённой линии поведения.
-- Оброк не отвозить, -- приказал Реймун. -- С утра я самолично разберусь с этой ведьмой-обманщицей.
***
"...беззвёздное серое небо."
Последняя точка, что удивительно, далась мне с большим трудом. Очередная законченная рукопись из пятисот пронумерованных в уголке листов через пару минут отправится в заполненный доверху шкаф, который я оставила для вот таких, как нынешняя повесть, графоманских попыток.
Пожалуй, сочинительство -- это то самое, что не позволило мне до сих пор сойти с ума. Обустроившись в избушке, я начала вести импровизированный календарь, и с тех пор прошло четырнадцать тысяч семьсот два дня, за которые меня одолевал голод всего сто восемьдесят четыре раза.
Итого питаться мне нужно было один раз в восемьдесят дней. Спать четыре-шесть часов в четыре месяца или примерно по полминуте-минуте в день. С появлением в этом мире я никогда не спала дольше двух минут, хотя сутки здесь длятся точно такие же двадцать четыре часа.
В этом мире прошло сорок лет, но во мне изменилась только длина волос. Ещё во внешних уголках глаз залегли серые тени, которые мало похожи на синяки после бессонных ночей. Мускулатура, накаченная перетаскиванием тяжёлых тушек оленей и другого сбитого машиной зверья с дорог, осталась прежней, хотя здесь никакой физической работы я не выполняю.
Дрова заготавливают для меня деревенские в обмен на лечение их скота и собак, как та серо-белая лайка, выжившая после драки с волком, нынче тихо спящая в углу для "маленьких пациентов". Шуба из подкожных пузырей уже сошла с предплечья, но пса ещё долго отпаивать созданными мною из лесных трав антибиотиками и протирать антисептиком.
Лайке ещё повезло, что укус не серьёзный, и лично меня больше беспокоили царапины на животе и возможное бешенство.
Ещё деревенские, возглавляемые старостой Бруно, хозяином вернувшейся с неудачной охоты лайки, раз в три месяца поставляли мыло, бумагу для сочинений, графитные мелки (толстые отшлифованные грифели простых карандашей) и порцию еды.
Ещё приносили сладости, но только после конкретного случая исцеления какого-либо зверька или даже человека. Напару со здешним лекарем Паскау Горта сотворить какое-либо чудо представлялось более чем возможным. Тем более, о чудесах деревенские имели весьма малые представления, и любая незначительная странность казалась им необычной.
Мои графоманские записи также были именованы не иначе, как "мудрость, записанная ведьмовским языком". Здесь пишут упрощённой латиницей, а кириллицу никто никогда в глаза не видел. Впрочем, знакомые по урокам английского языка в школе и университете буквы немногим упростили понимание деревенских: они говорят на каком-то особом языке, не похожим ни на один из мне знакомых.
Подколы на разных языках в меде были обычным делом, притом не на английском или немецком, как многим знакомым, а на французском, итальянском... Кто-то при мне даже умудрился пошутить на персидском, а кто-то -- на корявом латинском, за что получил от нашего куратора по первое число за паршивое произношение.
Я потратила четыре года, чтобы освоить разговорный язык, шесть -- письменный и ещё чуть больше десяти -- книжный под руководством Паскау.
Имя тоже исковеркали: из Алёны я стала Алено, а про фамилию стоило забыть вовсе. В их языке нет ни буквы, ни звука "ч", а становиться какой-нибудь Селис не хотелось. Чижей в природе тоже не водилось. Маму переименовали бы в Марио, отца в Джерман, а парня, вероятно, в Никулау или Никуло Рибе. Хотя на самом деле речь идёт о Марии Чижик, Германе Чижик и Коле Рыба.
В течение прошедшего времени я день за днём вспоминала о своей семье и о друзьях, но черты их лиц стали потихоньку стираться из памяти, отчего становилось только больнее. Я не умею рисовать ничего более несложных схем и таблиц.
Зарисовки их лиц немногим напоминали портреты, но я могу их записать, я могу в сочинениях использовать родной язык, чтобы, очнувшись от нереального сна, быстро пойти на поправку и вновь социализироваться.
Лайка тихо всхлипнула в углу. Проголодалась, видимо. Ходить она ещё не могла, при попытке прикоснуться к ней начинает по-щенячьи пищать, но с рук ест. Ещё неделя и лайку можно будет отдавать хозяину и получать за это заслуженную награду.
Мир вокруг уже давно перестал казаться плодом повреждённого болевым шоком мозга, но забывать о настоящей реальности нельзя ни в коем случае, иначе никогда не приду в сознание и останусь на больничной койке до конца своих дней.
Но если когда-нибудь всё-таки очнусь, то без жалости сменю красивую фамилию Чижик на менее звучную Рыба. Двойная звучит весьма забавно.
Аймуне, жена старосты Бруно, по нескольку раз в день приходит кормить лайку и днём всегда приводит с собой дочь. (Как мне довелось узнать, имя Аймуне очень странное для деревенской женщины. Оно больше подошло бы младшей дочери какого-нибудь купца или аристократа низшего ранга. Имена деревенских состоят из одного-двух простых слогов. Что значит простых -- я сама не особо поняла).
Выцветшие на солнце в поле волосы, что у матери, что у дочери обстрижены коротко, чтобы не пачкались сильно и быстро сохли после мытья. Мне же с моим чёрным метром приходилось возиться, а срезать рука не поднималась.
Вот и сейчас, рано утром, Аймуне принесла завёрнутый в одеяло горшок с ещё тёплым мясом. Мне же до горячей еды ещё несколько месяцев, ведь я поела только две недели назад, а более частое принятие пищи награждает всеми прелестями переедания.