Утром царевна услыхала знакомые слова.
— Хочешь меня видеть?
— Хочу, — ответила она.
Двери отворились, но вместо Локотка появился людоед — высокий, толстый, мохнатый, с такими глазищами и зубищами, что Боже спаси от них всякого.
Царевна страшно испугалась.
— Хочешь за меня замуж? Я нарочно вырастил тебя, чтобы на тебе жениться.
Чем больше слушала царевна его голосище, тем более дрожала и терялась.
— Хочешь за меня замуж? — спросил он ее в третий раз.
Она хотела сказать: «Да!», но у нее невольно вырвалось:
— О нет! Нет!
— Когда так, поди сюда, — вскричал людоед, и, хотел было сразу проглотить.
— Ах, не ешь меня, дай мне пожить хоть до завтра!
Людоед постоял с минуту и потом сказал:
— Ну, так и быть, пусть будет по-твоему. Я съем тебя завтра.
Ночью, в назначенное время, царевна осторожно высунулась в окно и проговорила:
— Ах мамочка! У меня вырвалось «нет», и теперь я пропала: завтра Лупо Монаро съест меня.
— Ободритесь, царевна, — проговорила старушка. И сказав это, она что было силы постучала в ворота.
— Кто там? Кого вам нужно? — заорал людоед так, что весь дворец задрожал, словно от землетрясения.
— Я ножичек маленький, но зато удаленький — послышался тоненький голосок ножичка.
Против этого заговора людоед ничего не мог поделать.
На другой день, на заре, он вышел из дворца и, увидев воткнутый в землю ножичек, начал со злости грызть самого себя.
Наконец он, казалось, что-то придумал и позвал царевну.
— Поди сюда, — сказал он ей, — вытащи мне только из земли этот ножичек и я тебя не съем.
Царевна поверила ему и вытащила ножичек.
— Ну, а теперь поди сюда!
И он схватил ее своими когтями, чтобы съесть.
— Не ешь меня, дай мне пожить хоть до завтра.
Лупо Монаро был с минуту в нерешимости, но потом ответил:
— Ну, так и быть, пусть будет по-твоему, — и ушел.
Ночью царевна опять высунулась в окно и сказала:
— Ах мамочка, Лупо Монаро мне сказал: «Вырви из земли этот ножичек, и я не стану тебя есть». Я ему поверила и вырвала ножичек из земли… Завтра я буду съедена.
Ободритесь, царевна, — вновь сказала ей старушка и опять громко постучала в ворота дворца.
— Кто там, и чего вам нужно, — закричал людоед таким грозным голосом, что весь его дворец задрожал, как от землетрясения.
— Мы, Божьи зернышки, в земле лежим. Бедняжку царевну съесть не дадим, — ответили пшеничные зерна.
Против этого заговора Лупо Монаро ничего не мог поделать.
Утром на заре он вышел из дворца и, увидев посеянную пшеницу с поникшими колосьями, начал со злости грызть самого себя.
— Если только я найду того, кто посеял эту пшеницу, так сейчас же съем его, — злобно закричал он и повсюду стал искать и шарить. Наконец он сказал царевне:
— Поди-ка сюда, да повытаскай мне эту пшеницу: тогда я тебя не стану есть.
Царевна опять поверила ему и принялась за работу.
— Ну, теперь ступай сюда! — сказал Лупо Монаро и снова хотел ее съесть.
— Не ешь меня по крайней мере хоть до завтра.
Людоед подумал с минуту и потом сказал:
— Ну, так и быть, пусть будет по-твоему, но это в последний раз.
Ночью царевна опять выглянула в окно и проговорила:
— Ах, мамочка, Лупо Монаро велел мне выполоть пшеницу и обещал не есть меня, я ему поверила и выполола ее… Завтра я буду съедена.
— Не бойтесь, царевна! — опять сказала старушка и в третий раз громко постучала в ворота.
— Кто там? — заорал людоед.
— Это я, льняная ниточка, старушка меня привязала и тем тебе руки связала.
На заре он вышел из дворца и как увидел тонкую ниточку, привязанную к деревцу, то так и начал грызть самого себя.
— Поди сюда, — сказал он наконец царевне, — развяжи мне эту нитку с обеих концов, и я тебя не стану есть.
Между тем старуха научила царевну как надо было поступить: ей нельзя было ни есть, ни пить, ни останавливаться, а надо было все мотать да мотать нитку на клубочек и, не отдыхая, идти вперед.
Царевна отвязала один конец нитки, и пошла вперед, наматывая ее на клубок, а Лупо Монаро шел вслед за нею.
— Отдохни же, царевна, — говорил он не раз девушке.
— Когда я устану, так отдохну, — отвечала царевна, не переставая идти вперед и усердно продолжая наматывать нитку, несмотря на то, что Лупо Монаро ни на шаг не отставал от нее и ласково говорил ей: