Услыхал мальчик, что каменотес крикнул, и говорит:
- Погодите! Я мигом домой сбегаю! Мать пампушки на пару печет, а меня за хворостом послала.
Вскочил мальчик с земли, одним махом выдернул толстого тростника охапку, домой побежал. Прибежал, смотрит - огонь в очаге еще не погас.
Вот и готовы пампушки. Не забыл мальчик свое обещание, попросил у матери одну, мастерам отнес. Только после домой воротился, сам принялся есть.
Обрадовались мастера. Да и как не обрадоваться! Пампушка огромная, с холм величиной! А белая, - ну, прямо снег! Да будь тут мастеров еще сто раз по тысяче, им за три года да шесть лун не съесть этой пампушки. Даже не знают, с какого конца к ней подступиться. Стали наконец есть. Много дней ели - маленькую дыру проели. Смотрят - в середине овощная начинка. Как же начинку не отведать? Стали они друг дружку толкать да отпихивать, в середину лезть, влезли наконец, принялись начинкой лакомиться. Овощи ароматные, свежие! Ни разу не довелось мастерам такую вкусную пампушку есть.
Живут они себе, поживают, тишина вокруг да покой. Много дней прожили. Но вот однажды, как раз, когда они обедали своей пампушкой, раздался грохот - никак небо обвалилось. Земля под пампушкой ходуном заходила. Кликнул Ван Сань парней, пошли они поглядеть, что приключилось. Выглянули потихоньку. Ай-я! Что за диво! Дождь изо всех сил хлещет, только не капли с неба падают - струи льют, и не сотнями - тысячами - серебряный водопад с неба падает, сверкает. Земли будто и не было - море-океан вокруг разлился. Посредине пампушка плавает и горы из хрусталя прозрачные - много их. И впрямь диво дивное! Глядят мастера, глядят, вдруг видят - еще горы из воды поднимаются, огромные, высокие. Одна гора прямо к ним плывет, того и гляди, с пампушкой столкнется. Закричали мастера со страху. В тот же миг гора на пампушку налетела. Хэй! Ни грохота, ни шума, пампушка как была, так и осталась целехонька, зато гора об нее на кусочки разбилась. Обрадовались Ван Сань и его товарищи, куда печаль подевалась! Поняли, что никакая это не гора, пузырь простой, который на воде бывает.
Вот и дождь устал, лить перестал, вынесло пампушку в большую реку. Ходят по реке огромные волны, воротят воду водовороты, качается пампушка из стороны в сторону, аж голова у мастеров кругом идет, перед глазами круги плывут. Поднатужились они, подтянули листок, который по воде плавал, заткнули тем листком дыру в пампушке, чтоб волны внутрь не врывались.
Плывут мастера по реке, а где - не знают, не видно им. Даже Ван Сань, уж на что бывалый, и то не может толком сказать, сколько времени прошло - нечем время мерить.
И вот в один прекрасный день чуют мастера - не качает больше пампушку, прислушались - тишина вокруг. Куда ж это они приплыли? Обрадовались мастера так, что и не расскажешь, все разом за лист ухватились, потянули. И тогда скользнул в дырку теплый солнечный луч. Небо синее так и сверкает, по небу легкие белые облака плывут - слитки серебряные. Опять загрустили, закручинились мастера: не к берегу, не к твердой земле пампушка пристала - снова по морю плывет. А море - небо голубое, только шире, больше, глаже да чище.
Глядят мастера на море - и большое оно, и красивое, а все едино тяжело у них на душе - нельзя же вечно по морю плавать. Уж и не знаю, сколько прошло времени, вдруг налетел откуда ни возьмись сильный ветер, волны поднял высокие, не ровен час наскочит их пампушка на подводную скалу. Встревожился Ван Сань, а духом не пал, не повесил голову и говорит спокойно так, не быстро и не медленно:
- Что пользы печалиться? Море хоть и велико, а берег есть. Тут где-то ветка была, ее волною занесло в пампушку. Давайте сделаем из нее весла. Нас тысяча! Чего ж бояться? Неужто не догребем до берега?
Повеселели мастера, заулыбались. Пошли плотники ветку глядеть. Хороша! Самые тонкие веточки на ней толще обыкновенного ствола. Принялись плотники пилить да рубить. Вскорости весел смастерили - и не счесть.
Взяли мастера в руки весла, грести стали. Гребут - не передохнут.
И на заре гребут, когда небо алым цветом загорается, и ночью, когда звезды над морской водой блестят.
И вот однажды ночь пришла, луна взошла, море спокойное - ну прямо зеркало гладкое. Увидали тут мастера длинную черную тень - не то берег, не то остров. Обрадовались! Ведь столько дней их по морю носило! И хоть устали они, еще усердней грести принялись, а тень чем ближе становится, тем выше кажется. Подумали мастера, что это морской берег. Да, видать, шибко крутой. Как на него залезешь? А с самого верху блестит что-то! Уже самую малость плыть осталось, сейчас к берегу тому пристанут. Э-ва! Что за диво! Задвигался вдруг берег. Пригляделись мастера: и не берег это вовсе - рыбина большущая. Не успели мастера спастись: разинула рыба пасть, проглотила пампушку вместе с мастерами. Словно финик, проскочила пампушка в рыбье брюхо. Не насытилась рыбина, хвостом вильнула, целый пароход проглотила, доверху шерстью груженный, опять не наелась, два парохода с полотном проглотила - наполовину голод утолила.
Страшно у рыбы в брюхе, темно; глухой ночью, когда небо все в тучах, и то светлее. Сидят мастера лицом к лицу, а друг дружку не видят. Вздохнул тут Чжан Эр- Ни разу, как из дома ушел, не вздыхал так. Уж очень он растревожился. Встал, прошел несколько шагов, на Ван Саня наткнулся и говорит печально:
- Уж лучше десять лет по морю носиться, которое под луной блестит, чем день в рыбьем брюхе просидеть.
Рассмеялся тут Ван Сань и спрашивает:
- Что это вы, ребятки, головы повесили? Забыли, что в пампушку свиной жир положен? Сейчас зажжем его, и светло станет.
Чтоб в рыбьем брюхе огонь горел, такого отродясь никто не видал. А мастеровые зажгли свиной жир, и светло стало, будто белым днем. Обрадовались мастера: только что как слепые были, а сейчас опять зрячими сделались. Глядят друг на дружку, смеются, разговаривают. Немного времени прошло, еще радость им привалила. Увидели они возле пампушки два больших парохода с холстом. И впрямь радость!
И так одежонка у них у всех ветхая, а пока в пути были, совсем износилась. Каждому в новое обрядиться охота. Хоть никого промеж мастеров смекалистей Ван Саня не было, а и он не мог сказать, сколько платьев сшить можно из той материи, что на кораблях была. Коли и вспомнил кто из мастеров дом родной, чистую речушку, красные цветы, только запечалился: нечего было им в ту пору поесть, не во что одеться. И принялись они со спокойным сердцем за дело.
Пока мастеровые в рыбьем брюхе хлопотали, много всяких дел приключилось. Рыбину к морскому берегу волнами пригнало, тут ее коршун увидал, к самой воде спустился, клюв разинул, проглотил рыбину. Крыльями взмахнул, взмыл в небо, потом к какой-то крыше прилетел. Ну и красиво здесь! Захочешь рассказать, да не сумеешь. Солнышко ласково светит, в самые укромные уголки розовые лучи посылает. Отряхнул коршун перья и как закричит. А во дворе девица с вышиванием сидела. Подняла она голову, увидала коршуна, взяла узорчатую туфельку, в коршуна бросила. А коршун расправил крылья, как раз взлететь собрался. Попала ему туфелька носком прямехонько в крыло и застряла. Не может коршун взлететь.
Смотрит девица - жирный коршун, и думает: «Приготовлю-ка я его для отца, пусть полакомится». Собрала девица свои нитки да иголки, взяла птицу, в дом пошла.
А мастера к тому времени во все новое оделись, довольны, улыбаются. Как говорится, радость на все небо, веселье на всю землю. Бегают, прыгают, поют, словно в праздник. Вытащила девица из брюха коршуна рыбину, слышит - смеется кто-то внутри. Подивилась девица: откуда голоса человечьи? Ей-то рыбина маленькой рыбешкой кажется. Вспорола она осторожно рыбье брюхо, а там три парохода да пампушка, в пампушке тысяча человек. А мастера таких чудес за это время насмотрелись, что ни капельки девицы той не испугались. Ван Сань даже вежливо поблагодарил девицу, рассказал, зачем они родные места покинули, про беды, которые с ними в пути приключились, поведал. Пожалела их девушка, сказала, чтоб они навсегда здесь поселились.